Белая птица

Вот ты уже спрашиваешь: какой был самолет? А отвечу — смеяться будешь… Как тебе сказать — мальчик с пальчик, птичка-невеличка, деревяшечка. Мотор — с аэросаней, крылышки — десять квадратных метров, ровно в двадцать четыре раза меньше, чем на четырнадцатом пятимоторном. Строили его в комнате, вынесли в окно… Тогда все наше самолетостроение помещалось в трех комнатах, в МВТУ, на Коровьем валу. Все целиком. Как говорится, весь Жуковский! Конечно, свет не загородишь даже китайской стеной. Но тогда было невесело.

Кустарщина… Техника нищенская… Понадобилась как-то наковальня — пошел наш главный утречком на Казанский вокзал, на товарный двор, облюбовал вагонный буфер и приволок на трамвае, на одиннадцатом номере! А ходил он в брезентовых туфлях, которые стоили восемь лимонов, то есть миллионов… Нужен был моток проволоки — бежали на аэродром, сдирали ее со старого «блерио», «райта» или «фармана». Токарного станочка и того не имелось, и наш главный ломал голову, как бы в конструкции не задать круглой детали. Разве это не стена?

Правда, азарт был — до изнеможения, до седьмой степени самосозерцания… Клепают, скажем, двое слесарей: один держит бородок, другой орудует молотком. Глядит, а первый спит, хотя у него под ухом железная молотьба. Всхрапывает… однако держит! Главный говорит, что это уже музей, байки для экскурсовода.

А ведь второй самолет делали тоже в жилом доме, в особняке бывшего купца — меховщика Михайлова. Сей муж пил знаменито: цедил водку через мех, чем медленней, тем хмельней. Вытащили самолет на улицу уже через пролом, заметь себе… Проламывали стену!

И опять это был первенец — первый металлический, из кольчугалюминия, так звали тогда дюраль Кольчугинского завода, чудо-металл. Поначалу его побаивались: от обычной закалки, из огня в воду, кольчуг мягчеет — режь его, гни, сверли с полным удобством. А попозже незаметненько затвердевает, как сталь. Очень хитрая химия. Женский нрав… Ждали от него подвоха, еще какого-нибудь сюрприза и на пробу сшили сперва аэросани… На них, к твоему сведению, обжили Новую Землю, открыли новую гору и назвали ее хребтом ЦАГИ.

Теперь дальше: третий самолет, как и второй, вышел на волю через дыру в капитальной стене! Он, между прочим, летал потом по Европе под именем «Пролетарий». Под него наконец-то возвели всамделишный заводской корпус на месте бывшего кабака, который называли «Раёк». Злачное местечко. Его любили ломовые извозчики и сочинители поэм для избранных, под Баркова.

Там же строили четвертый самолет и опять, черт побери, разломали кирпичную стену, сколотили мост, чтобы вынести его крылья. Да, да, крылья. Это был тоже первенец — наш первый двухмоторный ТБ… Двадцать четвертый год! Ясно? Что ни самолет — прорастал сквозь старые и новые стены.

Мы, грешные, о ту пору занимались еще ликбезом да комбедами в глубинке, на Рудном Алтае… До руды мы добрались не скоро. Шахты были затоплены. Ведер не было, не то, что насосов. Бадьи деревянные, вороты колодезные. А тем временем в двадцать девятом году, в майские дни, на Красную площадь, против Мавзолея, тогда еще старого деревянного, выкатили первый наш пассажирский, многоместный — «Крылья Советов». Пятый раз — первый! Пересчитай…

Эти крылышки чуть ли не со стапелей полетели в гости: Москва — Берлин — Париж — Лондон — Варшава — Москва. Помнишь ты это дело? И не забудешь. Две тысячи километров до Берлина оторвали без посадки, не разменивая. Рекорд!

Немцы ошалели. Выставили свой «юнкерс». Вызвали нас — гоняться наперегонки, до Травемюнде, двести километров от Берлина. Конфузия вышла превеликая. Наши «крылышки» в оба конца поспели быстрей.

Была уже после того одна вынужденная во Франции, под городом Невер, — открылся в полете люк багажника. Пришлось сесть под дождем на поле, заночевать. Наутро в газетах шум: разбился советский рекордный, грузят на платформу, пассажиры ранены. Подробности страшные, как после автомобильных гонок. А наши потихонечку поднялись и летят себе — нарочно бреющим — над Невером да пошучивают: «Неверный город». Одним словом — проломили стену в Европу, самую что ни есть капитальную!

Затем — и в Америку. В том же году другой наш самолет «Страна Советов» слетал Москва — Нью-Йорк, через Сибирь и Аляску. Да будет тебе известно: это был ТБ. Вот оно как!

Я, когда узнал об этом в Риддерске, сказал себе: пешком, а дойду до этого завода. Летать? Нет, не мечтал. Хотел в цех — хоть чернорабочим. Я, знаешь ли, не Громов. Он ас, мы пасс. Мое удовольствие: из руды взять золото, слепить птицу.

Никогда мы не забудем, Куприян, как разбился «Максим Горький». Это — как землетрясение. Были у нас и другие уроки… Наши уроки — все «на одно лицо», все с похоронами. Командующий ВВС Баранов Петр Ионович погиб не в бою, в транспортном полете.

Прости меня, скажу жестокую вещь: работа без риска — не работа! Всякая, не только наша. Будь ты столяр, оружейник, повар, если ты мастер, идешь на риск, на пробу, ломаешь голову, ищешь новинку и любишь это, не можешь без этого. А если ты не такой, ты мне не товарищ… с тобой пить буду, работать — нет…