Белая. Разговор через стенку больничной палаты

– Никак не понял. Я просто живой, – начал раздражаться я. Отодвинулся от розетки. – Родился, вырос.

Правда, пока не очень вырос.

– Я тоже живая?

– Да.

– А как ты понял?

Я промолчал. Как я понял? Голос слышу. Видел в окне стриженую макушку.

Послышался протяжный прерывистый вздох.

– Я никогда не ела клубничный торт.

Я лежал на спине и глядел на люстру. Она уже висела не так осуждающе, как пять минут назад. Она просто висела.

– Я только шоколадный ела, – горько сказала Дылда за стеной, как будто это трагедия – есть шоколадный торт. – Мне мама резала. Я свечи задула.

Опять она про эти свечи. Больше вспомнить нечего?

– Шоколадный тоже вкусный, – сказал я, лишь бы что-то сказать.

– Вкуснее клубничного? – последовал вопрос с надеждой в голосе.

Вообще-то нет, не вкуснее.

– Да, вкуснее, – сказал я. Врать нехорошо – так мама говорит. Папа тоже так говорил, пока не ушел в другую семью, к новой рыжей дочери. Папа. Обещал прийти, но прошла уже неделя. Я знаю, он много работает. Придет, наверное. Хотя какая разница?

Чтобы не думать, я перевернулся на другой бок. Почти помогло.

– Я не помню вкус торта, – снова послышался голос Дылды. – Даже шоколадный не помню.

«Как можно не помнить вкус торта?» – подумал я.

– Ты давно здесь? – спросил я.

– Да.

– Сколько?

– Не знаю. Я тут живу.

– Как это – живешь? В больнице? – не поверил я и даже приподнялся на локте. Как можно жить в больнице?

– Да. Я сначала жила в другой больнице. Потом тут. Я временно, – тихо проговорила Дылда. И тут вдруг бодро и как-то хвастливо заявила: – А я в окно смотрю иногда!

Нашла чем хвастаться…

– А еще у меня есть карандаш! Я его под подушкой прячу, – восхищенным шепотом добавила она.

Опять она про этот карандаш.

– А папа с мамой? – спросил я. Зачем я лезу? Мне-то что с того, что она тут живет? В больнице. С окном и карандашом.

– Папа приходит ко мне часто, правда! Он постоянно приходит! Мы гуляем! Там. По этой… Там. По парку, – затараторила Дылда, спотыкаясь через слово.

Еще бы добавила: «Честное слово!» Как мама, когда говорит, что скоро я смогу играть в футбол. Правда, правда!.. В общем, не очень-то я ей поверил.

– Ладно. Хорошо, – сказал я.

– Он хороший такой, – сказала Дылда взволнованно. – Приходит всегда.

Ага. Как мой.

– Ладно. Хорошо.

– Правда!

Я вспомнил только, как он уходил. Исчез в листве. В ярко-зеленой листве. А я остался в белых стенах.

Свет лампы вдруг стал резать мне глаза. Я потер их, не помогло. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, взял книгу с тумбочки, открыл начало. Начало расплывалось. Я поморгал. Снова потер глаза. Буквы приобрели четкие очертания, и я принялся читать вслух: «Как маленькая тропинка выходит в конце концов к широкой тропе, а то и к дороге, так и человек…»

– Антоша? – непонимающе прошептала Дылда за стеной.

– Читаю книгу, как ты просила.

– Ту книжку? – голос показался мне почти радостным. – Которую тебе мама принесла?

– Да, ту книжку, которую мне мама принесла.

До меня вдруг дошло, что она через розетку слышит все наши разговоры. Слышит и молчит. Я начал злиться, но в голове у меня все еще звучал ее натуженно воодушевленный голос, когда она распиналась о своем папе и как он часто к ней ходит. Как же, ходит он к ней! Нужна она ему, как собаке пятая нога.

– Ладно, – резко оборвал я свои мысли. Не хочу думать про пятую ногу собаки. Поднес книгу ближе к лампе, чтобы было видно. – Давай читать.

18

– Она смотрит на тебя, – показал он на окно. Дылда стояла, прижавшись лбом к стеклу, глаза вытаращены, рот приоткрыт. Изо рта свешивалась нитка слюны. Мне стало противно от этого зрелища. Розетка выглядела лучше.

– Почему на меня? Может, на тебя? – огрызнулся я, отвернувшись от окна.

– На тебя. Инвалид и психичка – жених и невеста.

Я повернулся на костылях, выпустил один из руки и двинул пацану в челюсть. Немного смазал. Точнее, сильно смазал. Задел его только костяшкой.

– Слабак безногий. Палки не растеряй! – заорал тот, от неожиданности отпрыгнув на метр от меня. Опомнился, подошел и приставил к моему лицу кулак.

– Мальчики, что у вас? – строго спросила медсестра, отвернувшись от своих любимых кустов.

– Ничего, – хмуро буркнул я, отдернув лицо от его костлявого кулака.

– Ничего, – залыбился тот, похлопал меня по плечу и как ни в чем не бывало стал прогуливаться по дорожке в противоположную от нас с медсестрой сторону.

– Просто не обращай на него внимания, – попыталась утешить меня та.

Интересно, зачем? Я что, такой жалкий, что меня утешают? Отвернулся от нее молча. Снова взглянул в окно. Дылда все еще была там. Рот, казалось, раскрыт еще шире, чем раньше. Шея тонкой палкой торчит из белого обрезка бесформенного больничного халата. Глаза смотрят явно на меня. Откуда ей знать, что вот этот небольшого роста пацан с всклокоченными волосами – это именно я, тот, кто вчера ей книжку читал через розетку? Или она не знает, что я – это я?

Заметив мой взгляд, она махнула мне рукой, улыбнулась. Улыбка у нее была широкая, на все лицо. Оно при этом как бы растягивалось по горизонтали, становилось похожим на грушу.