Белая. Разговор через стенку больничной палаты

Она замахала веселее, и я отвернулся. Казалось, на меня сейчас пялится весь больничный парк. По крайней мере, медсестра и костлявый пацан – точно. Костлявый еще недобро лыбился при этом. Я стал рассматривать свои ботинки. Левая нога стояла ровно, правая – криво, потому что я ее подгибал. Она не очень-то хотела стоять. По шнурку полз огромный муравей. Я смотрел, как он забирается на мою штанину и проворно ползет вверх по ней. Вот уже достиг футболки. Интересно, он, когда доберется до макушки, поползет вниз? Получится кругосветное путешествие для муравья.

Насладившись муравьем, я поднял глаза к окну Дылды. В окне тихо белели потолок и кусок стены.

19

Следующая таблетка отправилась вслед за первой. Первая была желтая, она растянулась по раковине мокрым порошком. Я капал на нее водой, она размякала. Вторая – белая. Пытался представить себе, что это вражеские танки, но это было трудно: танки не превращаются в мокрый порошок. Поэтому просто размачивал таблетки. Повернул голову вправо, чтобы посмотреть в зеркало, какое у меня лицо, когда я размачиваю таблетки. Обычное. В последнее время оно у меня всегда одинаковое.

20

– А вот и мама футболиста! – врач бодро улыбался, войдя в палату. Я распластался на кровати, как обычно во время посещения мамы, под капельницей.

Врач зашел, держа мою карту в руке, и как-то неловко поглядел на маму. Этот взгляд никак не вязался с его бодрым тоном.

– Можно с вами переговорить? – спросил он уже не так бодро, и они вышли.

Мама вернулась довольно скоро, без доктора. Наверное, опять бодро убежал по своим делам.

– Как твоя нога? – спросила она.

– Я уже отвечал сегодня на такое, – сказал я. Врач с утра тоже спрашивал.

– Она стала хуже?

– Я не знаю, мама.

– Но это же твоя нога! – нервно сказала она и провела рукой по набухшим векам. Не выспалась, что ли?

– Вроде так же. Лучше расскажи о школе. Или что тетя Люба говорит хотя бы.

Мама встала и молча прошлась по комнате, остановилась у окна и долго вглядывалась в него. Неужели интересней, чем на меня смотреть? Может, больные выстроились в какую-нибудь интересную фигуру? У них флешмоб, может быть? Они танцуют? Или играют в футбол? Или газон просто настолько качественно подстрижен, что мама залюбовалась? Мама повернулась и принялась долго смотреть на меня. Глаза у нее покраснели.

– Антоша, – мама в задумчивости села на краешек моей постели и провела рукой по моей голове. Не люблю, когда она так делает. В носу защекотало. – Ты пьешь все таблетки, которые дают?

– Да, – сказал я и отвернулся к стене лицом. Горькие они. Ненавижу таблетки.

– Или нет? – мама смотрела на меня грустными глазами, я это почувствовал по голосу. Но не обернулся проверить. Ну вот, приходится врать родной матери. А все из-за каких-то дурацких таблеток.

– Они горькие, – сказал я. Лопухнулся. Это все равно что сказать: «Я смыл все таблетки в раковину» – то есть правду. Мама вздохнула и помолчала. Странно, я думал, ругать будет.

– Антоша, какой же ты глупый, – тихо сказала она и опустила лицо на ладони.

– Что? Глупый? – рассердился я. Но мама сидела так, с лицом на ладонях, и тихонько всхлипывала. – Почему глупый?

– Если не пить таблетки, то не выздоровеешь, – мама плакала.

– Совсем?

Мама встала и снова остановилась у окна. Я вспомнил отчего-то Дылду, которая радостно сообщила мне, что «иногда смотрит в окно». Не к месту вспомнил. Мама стояла спиной ко мне и утирала слезы со щек.

– Врач сказал, – наконец заговорила она, – что обследование показало неутешительные результаты. Состояние ноги ухудшилось.

Я машинально взглянул на свою ногу. Такая же. Правда, она была под одеялом, я видел только контур. Но контур такой же, как и раньше.

– Надо пить все таблетки и делать все, что говорит врач, – продолжала мама.

– Я что, не смогу бегать?

– Пока тебе придется полежать. И гулять с костылями пока не получится.

– А без костылей – получится?

– Ой, Антоша, – мама снова принялась утирать слезы, все так же стоя спиной ко мне. Какой смысл? Все равно вижу, что она плачет, могла бы не отворачиваться. – Пока тебе придется пользоваться коляской.

– Какой еще коляской?

– Пока ноге не станет лучше. И пить таблетки.

– Какой коляской?

– Такой, с колесиками…

– Инвалидной? – перебил я. – С колесиками? Что мне, семь лет?

Вдруг до меня дошло.

– Я не сяду в инвалидную коляску! – заорал я. – Я не инвалид!

– Антоша.

– Да хватит! Уходи!

Я хотел скинуть одеяло и встать. Иголка выскочила из вены, больно меня царапнув. Вбежала молчаливая сестра Марианна. Я сел на кровати. Мама повернулась ко мне лицом, больше не скрывая слез. Лицо ее было красным и опухшим. Марианна надавила мне на плечи, чтобы я лег. Силы вдруг покинули меня, и я лег. Послушно подставил руку, чтобы Марианна вставила иголку на место. Отвернулся к стене. Мама несколько раз звала меня по имени. Подошла и потрепала по волосам. Села. Встала. Прошлась по комнате. Постояла у окна. Ушла. Я смотрел на белую стену.

21

– Антон, вот таблетки, – сестра Марианна положила большую белую и маленькую желтую на блюдечко. – Выпей.

Потратила на меня целых четыре слова. Я отвернулся к стене.