Белая ворона

— Так и запишем, — и фоторепортер нацелился на других гостей.

Светская хроника! Вот это начало!

Мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах заполнили огромный зал и, разойдясь по разным углам, беседовали вполголоса. Под хрустальной люстрой официанты в белых перчатках ловко смешивали коктейли, добавляли в них лед и не переставали профессионально улыбаться. Оркестр негромко наигрывал какую-то американскую мелодию. «Надо бы найти Глэдис…»,

— Азиз! — Глэдис увидела его первой. — Добро пожаловать!

— Добрый вечер, Глэдис, — Домет поцеловал ей руку.

«Сама как жердь, так еще и туфли на высоких каблуках надела».

— О чем вы задумались, Азиз? Пойдемте, я вас познакомлю с нашим атташе по культурным связям. Я ему рассказала о вас. Джо-он! Джонни!

К ним подошел седой мужчина спортивного вида.

— Азиз Домет. Джон Келли.

Атташе по культурным связям крепко пожал Домету руку и сказал:

— Много о вас слышал. Очень рад познакомиться. Что будете пить, мистер Домет? Джин с тоником? Виски? Коктейль?

— Пожалуй, сухое вино.

— Вас, европейцев, тянет на вино, — улыбнулся Келли, — а нам, американцам, что-нибудь покрепче бы.

Официант налил Домету «Шардоне». Атташе взял неразбавленное виски.

— С вашим замечательным праздником, мистер Келли! — поднял бокал Домет.

— Ваше здоровье, мистер Домет! Вы когда-нибудь были в Америке?

— К сожалению, нет. Когда-то я собирался съездить туда с циклом лекций, но поездка не состоялась.

— А о чем вы собирались читать лекции?

— О Палестине и об отношениях между арабами и евреями.

— О, это очень интересная тема! Я ни разу не был в Палестине. А ваши книги переведены на английский язык?

— Увы, нет.

— Жаль. Мы, американцы, не знаем иностранных языков. Я, конечно, понимаю, что гордиться тут нечем, да еще мне, атташе по культурным связям, но факт остается фактом: для нас мировая культура существует только на английском языке.

— Я пишу на немецком.

— В самом деле?

— Да. Мои пьесы ставились в Берлине.

— А почему бы вам не попытать счастья на Бродвее? Пьесы можно перевести на английский. Можно и сценарий по ним написать для Голливуда. Вы любите кино?

— Конечно.

— Вы видели какие-нибудь американские фильмы?

— «Хижину дяди Тома». И еще один про ковбоев и индейцев.

— Вот и попробуйте написать сценарий про что-нибудь экзотическое из палестинской жизни.

— Эй, Джонни! — окликнул кто-то мистера Келли.

— Простите, мистер Домет, было очень прияно с вами познакомиться. Мы еще обязательно встретимся и поговорим поподробнее.

Келли исчез, а к Домету подошел американский промышленник. Он удивлялся тому, что Америке о такой стране, как Германия, пишут так много вранья. К ним присоединился пожилой профессор Берлинской консерватории. Он радовался тому, что наконец-то в Германии покончено с еврейским засильем в музыке и перед немецкими молодыми кадрами открылись широкие горизонты. Английский журналист, сменивший профессора, восхищался Олимпийскими играми в Берлине, когда подошел американский импресарио и начал восторгаться парадами в Нюрнберге. Он сожалел, что Америка не может провести с таким размахом даже президентскую предвыборную кампанию, не то что парад.

Вдруг гудящий зал затих. Все повернулись к двери.

— Фюрер! — шепнул кто-то рядом.

У Домета разом выветрилось из головы выпитое вино.

Музыка стихла. Домет встал на цыпочки, но вместо фюрера увидел два хорошо знакомых ему лица: дородный рейхсмаршал Геринг в мундире, увешанном орденами, как рождественская елка, и щуплый, хромоногий рейхсминистр пропаганды Геббельс с золотым партийным значком на лацкане полувоенного френча. Геринга окружали офицеры вермахта, Геббельса — стайка хорошеньких актрис. Геринг спокойно стоял и кивал гостям, поворачивая голову в разные стороны, как танк поворачивает пушку, а Геббельс, несмотря на хромоту, резво вертелся среди своих поклонниц, вызывая у них шумные восторги.

Домет с замиранием сердца смотрел на правителей Германии: вот они, рукой подать.

Геринг со знанием дела рассказывал иностранным военным атташе о преимуществах новой модели «Мессершмитта-110», а Геббельс стрелял по актрисам лозунгами о мертворожденной американской культуре, у которой нет корней и которую делают только евреи и негры.

Оркестр снова заиграл, но через какое-то время по толпе прошел шумок и на минуту снова наступила тишина: в зал вошел высокий длинноносый блондин со стальными глазами. Он был в штатском, его никто не сопровождал, но толпа не то почтительно, не то боязливо расступилась. По залу прошелестело: «Гейдрих!»

Домет во все глаза разглядывал обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха — главу гестапо и вспоминал все, что о нем слышал: разведчик, скрипач, один из лучших фехтовальщиков Германии, бабник. Не так давно кто-то рассказал Домету, что Гейдрих создал в Берлине публичный дом для высокопоставленных иностранцев, где все стены нашпигованы микрофонами и скрытыми кинокамерами, но, когда приходил Гейдрих, вся аппаратура отключалась. А приходил он туда часто. Надо полагать, с инспекционными целями. Домет подумал, что с подслушиванием в публичном доме немцы явно отстали от турок, и вспомнил Камиллу.