Белладонна

Оба локтевых сгиба были заняты иглами с трубками инфузионных систем. Не повернуться, не пошевелиться. В поле зрения остался лишь потолок. В левом дальнем углу, ближе к окну, расплылось неправильной формы грязное пятно. Крыша протекает. А у меня сейчас крыша, похоже, съедет. За пределами зрения звякали шприцами о столик и приглушённо разговаривали.

– Так, – ну, это анестезиологиня, – первые пять шприцов прогнали цитратную43, не тромбанула, слава богу.

– А теперь сколько? – спросил я после длиной паузы.

– Уже двести, – доложила анестезиологиня. – В ушах шумит?

– Со стакана в ушах не шумит! А должно?

– Ты юморун. Вообще-то, может.

– Не-е, не шумит. Только дышать странно – будто пощипывает. Не в трахее, а вообще, по коже под нижней челюстью, по шее вниз. По всей воротниковой зоне.

– Это нормально. Сейчас маску дам.

– Зачем?

– Для успокоения совести. Кислород. Будешь?

Я пожал плечами. На меня наделась маска, будто откуда-то свалился осьминог и сидел теперь на моей пылающей морде. Маска благоухала резиной и чем-то острым. В голове загудело, как от шампанского с коньяком.

– Шумит, – промычал я в маску.

– Потерпи, – попросила анестезиологиня, – скоро уберу.

– Голова… голова едет, – сказал я, освободившись от осьминога.

– Не бойся, ты лежишь, уже не упадёшь, – ласково ответила анестезиологиня и погладила меня по лбу. Её рука была горячая и приятная.

– Сколько?

– Четыреста. Мы теперь медленно.

– Знаю, – сказал я. – Она как?

– Она стабильна, – изрёк с небес ангел голосом Берзина. – Мы работаем.

– Давление восемьдесят на сорок, – прозвучала анестезиологиня. – И порозовела девулечка.

– Во, уже заебись!.. – тупо промычал я. – Можно я стихи вслух почитаю?

– Можно, – согласилась анестезиологиня, – даже нужно.

– Правда, я не Левитан. И не Лановой. Но вы поте́рпите. Я же терплю. Итак! Стих! Хороший!.. Жил-был я. Стоит ли об этом? Шторм бил в мол…44 – Я замолчал.

– Что? – спросила анестезиологиня.

– Забыл слова.

– Молод был и мил… – откуда-то сверху, со стороны, прозвенел колокольчиком родной голос Наталы-Талы.

– Точно. Спасибо, коллега! Молод был и мил. В порт плыл флот. С выигрышным билетом. Жил-был я. Помнится, что жил…

* * *

Талова пришла навестить меня утром. Села рядом.

– Чего с ней? – я расклеил веки, пытаясь оторвать голову от подушки.

– Жива. Глазами хлопает. Почти побороли ДВС.

– Наташ, а если у меня сифилис?! Меня чё, по сто пятьдесят пятой упекут?45

– Ой, ну какой же ты дурачок! – наклонилась, поцеловала в щёку. Несмотря на кровопотерю, целованная щека тут же зарделась. – Ты на брата моего похож!

– А у тебя есть брат? – Она замолчала и отвернулась. По щеке поползла слеза. Я видел слёзы Наталы-Талы второй раз. Первый случился, когда стоял со спущенными штанами перед Машей.

– Его больше нет.

– Почему?

– Его убили… – сдавленное рыдание перехватило ей горло, но она справилась. – Убили. В армии. В чужих горах. Год назад.

– Прости! – я схватил её руку.

– Ничего… – она больше не плакала. – Ты же не знал.

Встала.

– Ладно. Лежи, поправляйся, кушай с ложечки – за мамочку, за папочку…

Я улыбнулся.

– Ты хороший. У тебя всё будет хорошо. Мне было тепло работать с тобой. Прощай!

– До свидания… – протянул я.

Через час пришла Громилина.

– Мария Дементьевна, – попытался я сесть на кровати, – давайте, поработаю сегодня и вечером домой пойду!

Она подошла, аккуратно взяла за плечи и уложила обратно.

– Ни работать, ни домой я тебя не пущу. Работать и без тебя найдётся кому. А насчёт домой – так в общежитии есть нечего, уж мне-то известно. Поэтому остаёшься здесь. Будешь есть и спать. Вот это твоя работа на следующие сутки. Завтра – свободен, иди на все четыре стороны, герой. А мамаша, как оклемается, так скажу ей, за кого теперь должна всю жизнь свечки ставить и записочки на молебны оставлять…

Наевшись всяких, непонятно откуда взявшихся, вкусностей, и сразу отяжелев, я повернулся на бок и моментально, без снов и видений, отключился.

– Поели, можно и поспать, поспали, можно и поесть… – мечтательно протянул Джинни.

* * *

… После суток на койке в роддоме я уж было собрался идти домой в общагу, как пришёл Лёшка.

– Ты как тут? – спросил я.

– Стреляли! – рассмеялся он. – Я за тобой. Как ты один пойдёшь? Вдруг голова закружится.

В день опять работала Громилина.

– До свидания, Мария Дементьевна! – улыбнулся я, заглядывая в ординаторскую. Она оторвалась от бумаг, и только молча помахала рукой.

Мы шли по улице.

– Что делал вчера? – спросил Лёшка.

– Жрал и спал.

– Весь день?

– Ага.

– Значит, ты ничего ещё не знаешь?

– А что я должен знать?!

Узнать мне предстояло многое. За сутки, что я отсутствовал в жизни, – Берзин надрался, сел за руль, въехал в столб, разбил машину в хлам, но остался жив, хоть и попал в травматологию с переломом правой вертлужки46. Надрался же он не просто так. Надрался он после того, как сбежала жена. Сбежала она тоже не просто так. Натала-Тала с Лосем уехали из города в неизвестном направлении.

Я хотел было тут же нестись в больницу, но мудрый Лёшка удержал:

– Дай ему хоть день-два покантоваться – самому с собой. Вот только рожи твоей там сейчас не хватало.