Белое братство

Вот и в этот раз он прежде всего выдохнул, остановился и развернулся к существу всем корпусом, пристальней всматриваясь в силуэт. «Ну и?..» – мысленно обратился он к черной тени, готовый ко всему, уже восстанавливая внутри привычный порядок. Существо не торопилось отзываться, медлило, лишь слегка шевельнув головой, будто удивившись. В этот момент Погодин был уже спокоен и тверд. Фокусируясь на силуэте, его глаза темнели, набирая холодной густой синевы, поблескивая гладью темного омута. Вдруг слабый порыв ветра прошелся по кронам деревьев, и силуэт дрогнул, согнулся, словно в муке, исказился и наконец распался на составляющие. То, что Погодин принимал за голову, оказалось пышными ветками, плотно сошедшимися в нижней части ствола. Ветер нарушил их единство, они качнулись невпопад. За деревом бликовало в свете луны озеро, это его проблески меж листвы секунду назад казались Мирославу позолотой на страшной голове.

Той ночью, добравшись до постели, Мирослав почти сразу провалился в глубокий сон, но проснулся уже через несколько часов с застрявшим в горле криком. Ему снилось, что он, обездвиженный, лежит на жертвенном алтаре, чувствуя спиной грубый холодный камень, а над ним склонилось существо в бонской маске. Лик его был темен, неразличим, поскольку слепящий солнечный диск находился прямо за его затылком. Мир вокруг, агатово-серый, будто нарисованный в технике гризайль, молчал. На сухой земле клонились долу редкие островки тонкой травы, ветер был резок и сух. Погодин во все глаза смотрел на маску, но видел лишь ее очертания и черный солнечный нимб вокруг, от которого исходил бледно-серый, растушеванный по небу свет. В груди пекло и ныло, Мирослав попытался вскочить, но понял, что даже пальцы неподвластны ему, он не может и на сантиметр согнуть ни одну фалангу. Меж тем существо разглядывало его лицо, словно чудную букашку, медленно поворачивая коронованную черепами голову то по часовой стрелке, то против. Опустив глаза, Мирослав увидел, что существо держит черный кулак над его грудью, а в нем зажат с виду мягкий рубинового цвета ком. Этот ком – единственное, что выбивалось из общей цветовой гаммы. В первый момент в голове Погодина мелькнула абсурдная мысль – это тряпка, пропитанная его любимым красным вином, и потому с нее сочится рубиновая жижа. Но вдруг ком встрепенулся подневольной птицей и стал ритмично пульсировать в тесном кулаке – толчок, еще толчок, а красная жижа потекла быстрей по черным пальцам тонкими плотными струйками. И тут Мирослав вдруг осознал, что в жреческой руке зажата вовсе не тряпка, а его собственное, все еще живое, сердце.

В этом момент жрец потянулся к маске свободной рукой, медленно сняв ее с себя. Солнце спустилось ниже, и Мирослав, наконец различил лицо, уродливое, почти не отличимое от маски, с таким же оскалом и круглыми, на выкате, тремя глазами. «Просветление требует жертв, сынок», – услышал он знакомый, очень знакомый, голос, который, без сомнения, мог принадлежать лишь одному человеку – Стрельникову. Стоило Мирославу подумать об этом, как в уродливом лице стали проступать черты Владимира Сергеевича. Искаженные, странные, но все же его. Жрец снова склонил голову против часовой стрелки, вглядываясь в глубокие омуты погодинских глаз, будто пытаясь измерить багром глубину, а потом всхлипнул, заклокотал и разразился хохотом, который разносился в пространстве раскатами всё громче и громче. Погодин пытался кричать. Но крик не вырывался на волю, он собирался, накапливался в горле, уплотняясь; Мирослав никак не мог выдавить его из себя. С этой плотной субстанцией, распирающей гортань, он и проснулся, резко дернувшись на кровати так, что судорога пробежала по икроножной мышце.

Ночной кошмар Погодин отпустил от себя довольно легко, несмотря на то, что переживание было глубоким и ярким. Утром он лишь смутно вспомнил о странном сне. Но так случается, когда психика включает защитный механизм, вытесняя из памяти и обесценивая потрясения. И вот теперь, по иронии судьбы, он нечаянно оказался на земле, породившей бонских демонов и богов.