Белые и черные

– Значит, я ловко вела дело, если и тебя провела, Алексей Васильевич! Твой приход одновременно с Ягужинским поставил меня в очень трудное положение, и, чтобы прикрыть наши будущие отношения, я делала все, чтобы убедить Ягужинского, что ты мне решительно нестерпим. Понятно, что часть злости его произошла именно из-за помехи, которую он признавал для себя в твоей особе. А я было думала, что ты меня понял, когда прикинулся охмелевшим для устранения всяких подозрений Павла… Нам с тобой только вдвоем, без свидетелей можно сговориться… Ты сам понимаешь… Вот теперь, благо Павел улизнул со злостью, нам уже никто помешать не может. Я только накажу: если твои сани приедут, чтобы не перебивали нашей беседы, а дали знать не входя сюда…

Авдотья Ивановна вышла и действительно дала приказ в этом роде. Возвратившись, она села подле гостя, перед которым опять поставила фляжку, что вызвало на его лице приятную улыбку.

– Теперь, – сказал он, – мы можем поговорить откровенно… Я тебя, поверь, знаю вдоль и поперек и знаю, чего тебе желательно при старом псе Григорье. А насчет Павла Иваныча отложи, друг мой Дунечка, всякое попечение. Он и сам еще не сообразил, в каких тенетах запутан женитьбою на Гавриловне. Она на свой пай гнет, тесть – к себе, и теща не прочь помыкать такой клячей, как Павел. Подняться ему хочется, но других лазеек, окромя предательства старых друзей, и нет у него. Стало, полагаться тебе на него все равно что петлю самой для себя завязывать да пробовать, как ловчее затягивается. Это уже разгадали прежние друзья и покончили с ним, обойдясь без его участия в совете. А совет, Дунечка, я тебе скажу, дело у нас хорошее. Твой нижайший слуга покамест докладцы из лапок в советике не выпускает и не выпустит; значит, волею-неволею, всех и держит в узде. К тебе, вишь, Алешка Макаров поспел, побывавши у двух заклятых врагов: Толстому протоколец отвез, а от него к светлейшему заехал да знать дал, что то-то и то-то готовится.

– А что же готовится? – не утерпела Авдотья Ивановна, дружески взглянув на Макарова, ни одного слова из речи которого она не пропустила. Она уже начала видеть в недавно презираемом Алешке силу и потому решилась с ним сблизиться.

– Я и сама хотела с тобой договориться допряма, – продолжала Чернышева, – чем я тебе, а ты мне полезны можем быть.

– Да я на все готов и тебе вовремя все узнаю, направлю дело и научу, как просить…

– И ты готов по первому моему спросу прямо делать и отвечать, что укажу или спрошу?

– Готов.

– Сделаем опыт… Что тебя заставило к Меншикову ехать прямо от Толстого?

– Открывать совет завтра… Так…

– Толстой думает прямо и предложение подать.

– Да…

– Невыгодное Сашк…

– Не совсем…

– Значит, ты и там и сям виляешь…

– Делать нечего, покуда.

– А этак, предавая и тех и других, ты не думаешь, что все от тебя отступятся?

– Догадаться им будет нелегко, и не теперь, разумеется. А когда станут подозревать – узнать можно. Тогда примем меры. Ведь ни одного предложения нельзя внести в совет, обойдя меня, а как будем заносить в регистр для доклада, так и поймем, что и для чего. Вот светлейший: хоть я ему о затее Толстого и не сказал, а он и сам понял, продиктовал мне и сам подписал предложение: «Сенаторам, усердным к интересу ее величества, для здешнего жительства, остаточные дворы раздать в Новгородской провинции да гаки в Лифляндах». Сомнительно, чтобы кто на это восстал? Государыня, разумеется, соизволит, тогда князь и даст кому знает… Разом и получится перевес на его стороне!

– А ты Григорья не забудь вставить в список… да доложи светлейшему, чтобы, в Ригу его посылая, полную мочь дали… тогда, к удовольствию его светлости, он всякую поноровку и будет чинить в свое время.

– Умница ты, Авдотья Ивановна… Как же не исполнить по твоему совету, коли тебе поноровить все едино что заставить себя поддерживать. Я тебя включу в перечень охотно и столько поставлю, сколько требуется, а ты обо мне вспомяни при Самой…

– Сколько же ты поставишь?

– Сколько велишь… Дворов и не просите, а гаков, понеже в Риге Григорью Петровичу гаки больше с руки в аренду сдавать за хорошую оплату, – можно гаков от двадцати до двадцати пяти получить…

– А больше нельзя?

– Спервоначалу не советую… Тем паче в общий перечень. Урезывать будут непременно ведь. Двадцать пять запишу, ну, двадцать и дадут. А это по малости тысячи полторы с походцем в год сойдет… и при неурожае…

– Смотри же, поставь… А я тебя попрошу назначить к воспитанию цесаревича Петра Алексеевича.

– Не назначат… Князь Остермана прочит, ученого… И куда нашему брату такую обузу на себя брать! Довольно с меня и в совете успевать да кабинет держать. За прочее благодарствую.

– Ну а Толстой как на Остермана глядит? – спросила Авдотья Ивановна.

– Тот еще не думает о цесаревиче. Ближе: норовит с муженьком цесаревниным ладить… в нем опора у противников светлейшего… Им… норовя цесаревне, незачем прилаживаться к внучатам. Их следует, полагаю я, поудерживать подальше…