Белые и черные

– Кто был?

– Алексей Васильич. Да он потом пожалует.

– Если граф Толстой, или Ягужинский, или граф Матвеев, или барон Шафиров, или княгиня Аграфена Петровна Волконская толкнутся, – прямо отказывать, не докладывая. О прочих докладывать мне сперва, я в первой приемной буду. Бутурлина пропустить без опроса, прямо, а если князь Сапега, скажите, что больна ее величество и здесь дамы одни. Никак не может принять государыня, а когда освободиться изволит от своего недуга – повестку пошлет к его сиятельству на дом.

– А если Авдотья Ивановна приедет? – задал, в свою очередь, вопрос Балакирев.

– Скажите, что я тут, и пустите ее ко мне.

– А Антон Мануилович Дивиер со срочным рапортом?

– Доложить.

– А об Алексее Васильевиче вы сами доложите?

– Да.

– А если княгиня светлейшая?

– Разве хотела?

– Слышал я вчера, как прощалась с нею государыня, то приглашала сегодня завтракать.

– Спасибо, что сказал. Я сейчас спрошу, как быть с нею. – И ушла в опочивальню.

Только она удалилась – звонок. Балакирев поспешил отворить и в коридорчике увидел герцога Голштинского с графом Толстым, Бассевичем и старшим Левенвольдом.

– Ваше высочество! – смело сказал Балакирев, став в дверях и не давая войти. – Ее величество недомогать изволит… всю ночь метались и стонали и только с час назад изволили забыться сном. Сон перервать будет – врач говорит – вредно для августейшего здравия ее императорского величества. А если сон будет хороший, может, болезненный припадок минует и совсем счастливо, не причинит ущерба дражайшему спокойствию всевысочайшей фамилии вашей…

– Да нам нужно бы повидать государыню, – начал граф Петр Андреевич Толстой.

– Смею доложить вашему сиятельству, что, буде скоро проснуться изволит ее величество, доложим ваши слова и ответ я немедленно передам Алексею Васильевичу. А теперь и двери отпертые не велено держать.

Сказал и запер за собою дверь, выйдя в коридор для продолжения беседы с компанией его высочества.

На лицах герцога и сопровождавших его изобразилась полная досада, соединенная с предчувствием неудачи.

Все, волнуемые, должно быть, одною мыслью, мгновенно переглянулись и опустили головы, разведя руками.

– Куда же нам теперь идти? – со вздохом спросил граф Петр Андреевич Толстой Бассевича.

Тот промолчал, взглянув на своего герцога, сказавшего ему вполголоса, по-немецки:

– Просите господ к нам завтракать.

– Очень жаль, что с матушкой случилась такая неприятность, – медленно произнес, ни к кому не обращаясь, обескураженный герцог по-немецки и прибавил, взяв за руку Балакирева: – Вы уведомьте меня, если последует облегчение. Я тотчас приду. Я буду вам очень признателен.

Произнося последние слова, его высочество пожал крепко руку верного слуги своей тещи и удалился со своими спутниками, делая им, по-немецки, лестную оценку достоинств не пустившего их теперь Балакирева.

– Он очень добрый человек и рачительный… и преданный ее величеству… – услышал Ваня издали, когда его высочество уже проходил по двору.

Войдя в переднюю и притворив дверь в коридор, Ваня увидел в дверях опочивальни государыню, подзывавшую его к себе.

– Очень умно придумал… куда с ними возиться! До того ли…

– Его высочество приказал мне прийти известить, когда будет лучше вашему величеству, поэтому нужно…

– К вечеру можешь сказать, что лучше.

– Я боюсь, чтобы его высочество не испугал цесаревну. Благоволите послать успокоить.

В это время показался в дверях Макаров, и, прежде чем стоявший к дверям задом Балакирев мог бы остановить его, кабинет-секретарь пошел к опочивальне, видя ее величество.

– Что нужно? – спросила государыня.

– Светлейший, уезжая, приказал представить к утверждению вашего величества указ о раздаче остаточных дворов и свободных гаков тем, кто будет заслуживать верною службою и преданностью…

– Только это?

– Да еще насчет собрания…

– Я, сказали уже, больна, поэтому собрание отложить… до выздоровления… Ты сам должен говорить, что не мог меня видеть и я тебя послала к Лизе, чтобы она подписала, а вы меня не беспокойте… Да чтобы Лиза съездила к сестре Аннушке и сказала бы ей, что опасного ничего, только бы меня не тревожили сегодня, никто. – И ее величество скрылась.

Макаров поспешил на половину цесаревны Елизаветы Петровны с проектом указа.

Когда он вошел, великая княжна была не совсем одета и сидела в шлафроке за столом, на котором Авдотья Ивановна Чернышева раскладывала карты.

Макаров раскланялся и, подавая указ ее высочеству, скороговоркою произнес:

– Ее величество просит подписать, и вашему бы высочеству съездить к сестрице и сообщить: чтобы не изволили сегодня беспокоиться ездить к государыне. Легкое нездоровье ее величества пройдет сном, а если не дать заснуть – недуг может усилиться.

– Что же такое с мамашей?

– Ночью не изволили почивать и теперь только успокоились.

Авдотья Ивановна уставила глаза на Макарова, но тот сделал ей знак, должно быть условленный, потому что она поняла и шепнула что-то на ухо цесаревне, прибавив:

– Я, если угодно вашему высочеству, могу сходить, тихонько, а вы такая хохотуша, что на вас положиться нельзя, чтобы вы не расхохотались и не разбудили мамашу…