Белые ночи

Это воспоминание просто бьет под дых. Выхожу из палатки. Вдыхаю утро, с тонкими нотками морозного воздуха, что плывут вокруг, незримо связывая раннее летнее утро с зимним. Чудно. Поеживаюсь. Зря не захватила ветровку. Возвращаться, в пропахшую винными парами душную палатку, охоты нет.

Хочу, чтоб Дэниэл разделил со мной это утро, ну хоть разочек. Вот так взял бы и вышел. И уселся тут рядом со мной. И развел костер. А потом мы бы молчали, впитывая запахи тайги и огня. Я бы сварила кофе… Зажмуриваюсь, отдавая куда-то выше это желание. Оно разворачивается в груди теплой кошкой.

Он подкрадывается неслышно, как индеец, как, наверное, шагали столетия назад по ковру еловых веток ханты. Оборачивает меня пледом, смеется тихонько.

– Тепло ли тебе девица?

Конечно, произносит он другое, какой-то подходящий к эпизоду «согреть девушку» английский текст, но отчего-то я слышу именно эти слова из сказки. И сам он больше никакая не звездная персона (не в моих глазах), а просто Дэниэл-лесной демон…

Так и хочется, с Настенькиным нежным придыханием в голосе ответить прямо по тексту. Но не поймет. Поэтому в ответ просто повожу плечами. И проваливаюсь куда-то. Ладони ложатся по курсу «предплечья» и легко двигаются вниз. Только бы не сойти с направления. Только бы не испугаться того, что неотвратимо надвигается на меня, как белая ночь, заворачивающая нас в саму себя, как тайга, затягивающая и затягивающая нас двоих…

Отклоняюсь, упираясь спиной в Дэниэла, попадаю в кольцо рук. Ловлю легкое прикосновение к виску. Рациональная часть мозга кричит и семафорит только одним лозунгом, по ярко-красному полю которого туманно расплылась фраза: «С чего-бы это?». Да, я бы поверила, если б застала вот в таком вот виде кого-то из дуэта «Катя-Валя». Это они же тут вчера глазки строили (ха, а говорила, что никого вокруг не видит!). Но я? Как так?

Дэниэл сжимает плечи, касается щеки – и рационализм, сворачивая стяг, делает ручкой.

Хорошо. Это только сегодня, только сейчас. Дальше – нет. Оставить это здесь, твои руки, твои губы, твои прикосновения – здесь, нигде больше. Не привыкать, хотя к этому теплу разве возможно не привыкать? Разве возможно не сжиться с этим, как со второй кожей, как с тем, что уходит в самую глубь, остается там, на веки вечные?

Усаживаешься рядом, и весь окружающий мир вдруг сжимается до размера наших сцепленных рук, потом еще уже – до пространства между наших губ, потом еще – до поцелуя. Все, что вне этого магического круга просто перестает существовать, перестает иметь хоть какой-то смысл. Есть только мы, только кольцо твоих рук, мой волшебный, мягкость твоих губ, твердость твоего тела… И я уже не в состоянии нарушить свершающуюся между нами магию, нет сил и желания нет.

– Дэниэл, – я растворяю твое имя в поцелуе, оно так правильно вкладывается в него, на выдохе, ведь я уже дышу одним тобой. Что там рушится? Я уже не помню – вся в твоей магической власти.

Ты отстраняешься, смотришь так, что дух прочь. Что ты там сейчас говоришь? О чем меня, дуру счастливую, спрашиваешь? Вокруг только глухие удары сердца, больше ничего. Прижимаюсь к тебе, но ты снова выпрямляешь меня, держишь на расстоянии вытянутой руки. И это как нырнуть в холодную воду, честное слово.

– Ты действительно хочешь этого? – и глазами так зырк.

– Да.

– Чем бы все это не закончилось?

– Да.

Сколько раз я должна еще согласиться? Да и вообще: я что тут, обнимая и дыша через раз, делаю что-то, что можно расценить как сомнения?

– Ты же понимаешь… – начинает Дэниэл, но я останавливаю его, просто впечатавшись в губы. Куда уже менее двусмысленно?

– Пойдем, – ничего такого в этих словах, но почему-то сердце у меня ухает, будто я только что сиганула с тарзанки в ледяную воду.

***

Укладываешь меня бережно. Так же бережно выуживаешь из одежды. Движения, медленные, дразнящие, оставляют столько пространства для воображения, что выдержка где-то внутри черепной коробки начинает звенеть стальной струной. Так разве бывает?

В твоих движениях, навстречу мне, в твоем взгляде, что неотступно, не сбиваясь ни на секунду, преследует меня в тесном пространстве палатки – и отчаяние, и нерв, и надрыв. И столько, что просто словами, неважно на каком языке, и не сказать, не сорвавшись на болезненный хрип. Все это невероятно, ты невероятен, в этих, дико идущих тебе одному, декорациях тайги, тьмы и света белой-белой ночи, что сворачивается в прозрачное, какое-то, наверное, звенящее утро, где-то там над нами.

Я хочу этого, так сильно, что только плакать и падать, падать в твои руки, гнуться в твоих руках, терять себя и реветь белугой. Ты – сильный, мощный, нежный, невыносимо медлительный, хотя в глазах и горят костры. Тянусь, бездумно, забываясь под темным твоим взглядом. Возьми, исцели, уведи – умоляю. Дай надышаться тобой, дыши мной, забирай. Я вся – твоя. Разве не видишь?