Белые ночи

Ничуть не бывало. Нет. Наваждение аккуратно перекладывает мою голову на спинку сиденья, выходит из машины – видимо мы приехали, вдыхает глубоко-глубоко, ныряет обратно, и вот тут самое время мне «проснуться». «Проснуться» и столкнуться с двумя карими водоворотами, что по незнанию называют обыденным словом «глаза». Брови вразлет, скулы, щетина – потянись рукой и проведи по ней, дурочка, другого шанса может просто не быть! И я слушаю свой внутренний голос: обвожу ладонью овал лица. Как ладонь горит, щеки тоже. Мать моя мамочка! Обладатель карих водоворотов щурится, что твой кот. Смотрит секунду, как будто оценивая какие-то шансы и выдыхает: «Пойдем!». Хватает меня за руку и вытаскивает из машины.

Таежный, ни с чем несравнимый воздух сразу же обваливается на нас, как падающая сосна. Темный лес, ловящий свое отражение в реке, мелко дрожащей холодными мурашками течения, проглатывает нас сразу. Знаю эти штуки: выпотрошит, обсосет все косточки, омоет ледяной водой речки – и выбросит на сушу, как новеньких. Под молочное небо, в котором по утрам ни облачка.

***

Я не замечаю, в упор не замечаю ни расставленных вокруг кострища палаток, ни приветственных взмахов рук, ни слышу ни голосов – снаружи, ни привычных монологов – в своей голове. На мгновение всего выключаюсь – и оно того стоит. А потом оказывается, что я просто иду за тобой, по твоим следам, что печатаются среди песка и еловых иголок. Иду – и в эти мгновения не думаю больше ни о чем.

Бескрайняя, тревожащая душу тайга, расстилается перед нами. За этой стеной елей и сосен – плещется бесконечно. И все, что есть между нами и этой темной грядой – это речка, сверкающая в тени нависших над ней вековых деревьев золотыми всполохами, и песчаный обрыв. Над которым ты тут же усаживаешься. Ноги повисают над рекой, и ты улыбаешься, как ребенок, как улыбался бы Мишка, возьми мы его с собой. Ты улыбаешься, как северное солнце. Сквозь весь свет проступает холод и загадка, вечная загадка настоящего севера. Предостерегает такое вот солнце, лучи его обманчивы. Но я стою под ним. Какая-то по-дурацки счастливая и уж точно по уши влюбленная. Стою и искренне тебе удивляюсь. Ну, вот как ты, с твоими точеными, почти южными чертами лица, вписываешься невероятно в это царство лесных духов, леших, водяных и баб с костяными ногами и ступами. Весь ты оказываешься как бы плоть от плоти и этой тайны, и этого сумрака разлапистых елей, и золота ледяной реки. И вообще: в профиль, так совершенно точно какое-то сумрачное, древнее божество, что осталось тут после хантов и манси, заблудилось в тайге и буреломе, а теперь вот вышло, чтоб собрать жертву. Уселось под солнцем – и играет со мной, наводя морок и чары, сильнее которых нет на земле. А может вы, мистер Локвуд, и не актер из далекого-далекого Голливуда? Да и существует ли в этой Вселенной место с такми названием? Но кто же вы, именно вы? Может быть – Золотой Полоз? Вылезли из своей тайной пучины. Специально сели на край обрыва, чтоб полюбоваться, как взрослая, профессиональная барышня, не помня себя, кинется в обманчивую золотую воду реки, чтоб найти свое счастье. А?

Или все это просто спросонья? Ведь я еще храню твое прикосновение. Теплое. И нет в нем ни холодной влаги Полоза, ни твердости костяных божеств. Только тепло, одно сплошное тепло.

И вот я копаюсь сама в себе, а ты все сидишь на обрыве и даже (о, боги!) болтаешь ногами. Обрыв крут. У меня, хоть я и стою за твоей спиной, кружится голова. Один взгляд в черно-золотой омут речных вод – и я впадаю в панику. Не выдерживаю, подхожу к тебе. Касаюсь, выдыхаю совершенно бессильное, жалкое: «Не упади, Бога ради, не упади», по-русски конечно. Добавляю, уже на твоем языке, чтоб был осторожнее, потому что обрыв песчаный, может уйти вниз. Вообще понимаю, что вся моя эмоциональность отныне будет выливаться только в русские фразы. Где-то подсознательно знаю, если соскочит с языка признание, скорее всего абсолютно неуместное, то только на русском.

А ты улыбаешься, щурясь северному солнцу. И нет в тебе никакой суровости и уж тем более отстранённости или «звездности». Будто из желания поддержать меня в абсолютном раздрае чувств, аккуратно берешь мою ладонь и ободряющее пожимаешь.

– Все нормально, серьезно. Не беспокойся.

Вот странно, нет же в английском формального разграничения на «ты» и «вы». Но почему-то мне кажется, что ты имеешь в виду именно «ты». Я же определенно обращаюсь к тебе на «вы» – за вычетом моих внутренних монологов – и не потому, что ты на сколько-то там лет старше меня. Тут что-то другое.

И что-то другое со мной. Определённо. Ведь кто я была? Твердый, много дерьма повидавший психолог в Доме, где заветная мечта каждого ребенка – найти семью. А теперь я кто? Вот прям тут, прям вот сейчас? Ты знаешь, Дэниэл Локвуд? Я нет.

Четвертая глава

Мы возвращаемся к стоянке. В кострище уже пляшет огонь. Лицо у Дэниэла нечитаемое. Только в темноте зрачков пляшет пламя, блеклое из-за утреннего света.