Белые ночи

– Дикий? – поднимает взгляд от книги и прищуривается так, как я видела тысячу раз и тысячу раз полюбила, когда морщинки вокруг глаз теплыми лучиками.

А эти некоторые неуемные писаки-критики позволяли себе утверждать, что эмоциональный диапазон у мистер а Локвуда, как у громоотвода! Все брехня. Такая же, как и мои себе обещания отгородиться непроницаемой стеной отрешенности, какого-то мифического и совершенно неуместного сейчас профессионализма и глухой ненависти. Почему-то в этот момент эти сложные чувства не срабатывают и тают без возврата. На лице, может немного против моей воли, растягивается улыбка.

– Дичайший.

– Я не против.

Выносите меня!

А потом мы ужинаем и Дэниэл буквально лопает борщ. И я больше ни о чем не думаю. Не хочу. Потому что меня топит в каком-то щемящем чувстве. Я даже подпираю подбородок ладонью и это совсем по-домашнему. Локвуд тактично не обращает внимания на мое любование. Спокойно и молча ест. Отставляет тарелку. Произносит вежливо:

– Спасибо, очень вкусно. Необычно, но… Как это называется?

И да – сейчас будет забавно.

– Это борщ. О, – спешу перебить его, – не пытайтесь это произнести, у вас не выйдет все равно.

– Ха, – он опять щуриться, немного поводит губами, как будто пробуя на вкус само слово, – ты уверена?

– У вас получится, – я немного напрягаюсь, чтоб вспомнить цитату из Стругацких, – «боржч»

– Да ладно. Все так плохо? – усмехается Локвуд и я хочу, ужасно хочу, чтоб он принял этот глупый вызов.

– Угу, – не в силах смотреть на его притворную печаль, я милостиво киваю головой, – Ладно, валяйте.

– Боощт.

– Не так плохо, – смеюсь и Дэниэл смеется в ответ. Это как-то сразу расслабляет и выравнивает.

Только где-то в самом темном углу подсознания ворочается и ворочается неприятная мысль: не отпуская вожжи, потому что все это очень странно и вообще ни разу не понятно – вот так просто проводить время рядом с ним. Тебе нравится – поет мерзкий скрипучий голосочек рационализма – но не надо, чтоб нравилось, не стоит оно того, не равноценно. Для него все это – пойми ты уже, Наталья – просто еще один способ расширить гоЛоквудонты, попробовать новое, так что заканчивай.

Интересно, что станется, если я перестану вот так вот одергивать себя?

***

Сна ни в одном глазу. Завтра (то есть сегодня уже – на часах два) вставать ни свет ни заря. Поднимаюсь с продавленного дивана, закутываюсь в халат и топаю на кухню. Сердце отчаянно колотится – Дэниэл и тайга. Одна тайна в другой. Одно чудо в другом. Нет, с тем, что этот невозможный прямо сейчас сопит на тахте в моей однушке, я уже как-то смирилась. Вопрос в том, на сколько меня хватит. Ответ, прямо скажем, неутешительный. Хреновый, прямо скажем, ответ.

Надо выпить ромашкового чая и успокоиться. Всего-то дождаться следующей пятницы, когда Дэниэл уедет. И я останусь в привычной зоне комфорта. Никто не будет вот так зарываться головой в подушки, оставляя на них запах своих волос, никто не будет уплетать борщ, смешно коверкать слова, улыбаться лучисто, мучить меня собой.

Да, все это защита, хреновенькая, хлипенькая, но все-таки защита. От очевидного разочарования и реальности. Ну, Ната, ну взрослая же девочка! Не надейся, ни на кого и ни на что! Просто предвкушай поездку и ночевку, и песни у костра, и… его, рядом-рядом, потому что палаток мало, потому что так хочется, чтоб он ночевал в одной палатке с тобой, потому что все варианты уже перебрала – и просто не можешь противиться.

Возвращаюсь в комнату. Тянусь по деревянному, покрытому паласом полу, как какой-то ангел скорби. Сколько я вот так буду еще? Смотрю на Дэниэла, на лохматую макушку, точащую из-под подушки, на раскинутые руки-ноги. Каким таким чудом занесло эту знаменитую задницу в наш медвежий угол? Что там щелкнуло во Вселенной, что эта звезда упала именно в наше болото?

Отодвигаю штору и выхожу на балкон. В сильные ветра он скрипит и качается как старая баржа.

Оглядываю безразличным взглядом двор. На школьной площадке кто-то уже стучит баскетбольным мячом. И почти так же, назойливо до невозможности, стучит в мозгу мысль: как так вышло, что прямиком из своих блокбастеров, своей солнечной Калифорнии он, невозможный, пришел именно в наш город? В город, где жителей и сто тысяч не наберется, в город, застрявший среди песка и снега. Может – размышляю я, наблюдая, как белая ночь набирает еще красок к своему извечному серо-жемчужному – может как-то повлияли на Вселенную наши радуги, что раскидываются в небесах даже зимой? А может – и мне лично хочется сейчас верить именно в это – Локвуд сейчас здесь, потому что один особо фортовый пацаненок по имени Мишка, отчаянно нуждается в семье?