Журналистской суетой Арчи не удивишь (плачущие родители, пропавшие дети либо, наоборот, по иностранному сценарию про сироток: плачущий ребенок, пропавшие родители), но тут совсем иное дело: посреди стола находится кое-что весьма любопытное (на ТВ такого не увидишь, сплошные рыдания): мышь. Обычная такая коричневая мышка, ничего особенного, только подвижная очень – все кружит и кружит по большому, как телевизор, стеклянному коробу с вентиляционными дырочками. Сначала Арчи перепугался (семь лет в стеклянном ящике!), но выяснилось, что это временно, специально для фотографов. Айри объяснила, что в институте для мыши приготовлено просторное многоэтажное помещение с различными трубами и норками, не заскучаешь, и позже ее туда пересадят. Так что все в порядке. Ох и шельмовская морда у этой твари! Такое впечатление, что она все время корчит рожи. И вообще они такие проворные. Чертовски тяжело за ними следить. Потому-то они Айри в детстве и не разрешали завести мышку. Куда проще с золотыми рыбками, да и память у них короче. По опыту известно: долгая память порождает многие обиды, а обиженный домашний питомец (не тем накормили, не так искупали) – то еще удовольствие.
– Верно говоришь, – соглашается Абдул-Микки и плюхается на сиденье рядом с Арчи, не испытывая ни малейшего почтения к креслам без ножек. – Охота, что ли, возиться с каким-нибудь гребаным принципиальным грызуном.
Арчи улыбается. Микки – классный парень, с ним бы здорово ходить на футбол и крикет или смотреть уличную драку, – комментатор он что надо. Философ. В обычной жизни эта сторона его натуры почти не проявляется. Но сними с него фартук, дай отойти от плиты и как следует развернуться – Микки сразу себя покажет. Арчи всегда рад с ним поболтать.
– Что-то тянут, – говорит Микки. – Не торопятся, верно? Так и будем всю ночь на мышь пялиться? Как-никак сегодня новогодний вечер, и раз мы сюда пришли, подавай нам что-нибудь эдакое.
– Да, – отвечает Арчи, одновременно и соглашаясь, и нет. – Думаю, они свои записи просматривают и так далее… Им же надо не просто так вскочить и выкрикнуть, что в голову придет. Они не обязаны все время всех развлекать. Ведь это
Арчи кивает и не на шутку задумывается, подыскивая контраргументы, достаточно весомые, чтобы отстоять науку со всеми ее экспертизами, дерзкими устремлениями и мыслительными сферами, в которых ни они, ни Микки ни разу не бывали (ответ: без толку), чтобы доказать, что науке нужно отдавать дань уважения (ответ: еще чего. Главное – школа жизни, согласен?), и прикидывая, сколько секунд у него осталось, чтобы возразить (ответ: три).
– Ерунда, Арчи, все совсем не так. Гнилые твои аргументы. Типичное, блин, заблуждение. Наука ничем не лучше всего остального. Если рассмотреть ее поближе, конечно. В конце концов, она должна быть на радость людям, понимаешь, о чем я?
Арчи кивает. Он понимает Микки. (Многие – к примеру, Самад – не стали бы доверять тем, кто поминает фразу «в конце концов» всуе – футбольным менеджерам, агентам по недвижимости, продавцам всех мастей, однако Арчи считал иначе. Никогда экономное употребление разговорных фраз не казалось ему признаком глубины мысли собеседника, понимания сути вещей.)
– Не смеши меня, говоря, будто мое кафе хоть чем-то отличается от здешнего заведения, – продолжает Микки полнозвучным, но все-таки шепотом. – В итоге это одно и тоже. Все для посетителей.
– Это не значит, что новому нельзя давать шанс, – продолжает Микки, постепенно распаляясь. – Пусть попробует, проявит себя. Мы ж не филистеры какие, Арчи. В конце концов, ты же меня знаешь, я всегда был с причудами. Потому я и завел пару лет назад жаркое из капусты и картофеля.
Арчи с умным видом кивает. Жаркое из капусты и картофеля стало для них своего рода откровением.