Белые зубы

Едва Маркус начинает говорить, братья из КЕВИНа обмениваются взглядами. Выжидают десять минут. Или пятнадцать. Следуя инструкциям, ждут сигнала Абдул-Колина. А Миллату на инструкции плевать, по крайней мере, на те, что передаются из уст в уста или на клочках бумаги. Он подчинен внутреннему императиву, и холодная сталь в его внутреннем кармане – ответ на вызов, брошенный ему много лет назад. В нем живет Панде. В жилах бурлит мятежная кровь.

Раздобыл он его в два счета: пара звонков кое-каким ребятам из старой команды, безмолвный договор, деньги из кассы КЕВИНа, поездка в Брикстон – и гоп-ля! – он у него в руках, страшно тяжелый, но в остальном – самый обыкновенный, ничего особенного. Он как будто не в первый раз держал его в руках. Похожее чувство он испытал в девять лет, когда они с Самадом шли по улице в ирландском квартале Килбурна и увидели, как взрывалась машина. Самад был потрясен, потрясен до глубины души, а Миллат и бровью не повел. Ему это было знакомо. И нисколечко не пугало. Ибо на свете больше нет ни чужого, ни священного. Все хорошо знакомо. Холодный ствол в руке, первое прикосновение пальцев – какая ерунда. Но до чего же хочется помянуть словцо из трех букв, когда все вот так легко дается, без труда встает на свое место. Рок. Причем равносильное тому же телевизору: непрерывное повествование, придуманное, спродюсированное и поставленное кем-то другим.

Сейчас, разумеется, когда он обкурен и напуган, а свитер с правой стороны оттягивает словно бы игрушечная наковальня, то и дело норовя вмазать в пах, различие между телевидением и реальностью стало для Миллата несомненным. Но если все же задаться целью отыскать первоисточник (в отличие от Самада и Мангала Панде, Миллат не был на войне, не ходил на дело, так что сравнивать ему было не с чем), то следует вспомнить Пачино в первом «Крестном отце», затаившегося в туалете в ресторане (как некогда Панде – в казармах) и поджидавшего момент, чтобы выскочить оттуда и разнести к чертям собачьим двух парней за шашечным столом. И Миллату приходит на ум мысль. Мысль о том, что можно до бесконечности держать на паузе изображение Пачино, до одури прокручивать тот кадр, где на его лице написано сомнение, только это ничего не даст – он все равно пойдет и сделает задуманное.

* * *

– …и когда мы осознаем, что значение данной технологии для человечества… это, с моей точки зрения, ставит ее в ряд с такими открытиями ХХ века в области физики, как теория относительности, квантовая механика… когда мы поймем, какие она нам дает возможности выбора… вопрос стоит так: не голубые или карие будут глаза, а сможет человек видеть или нет…

Однако есть нечто, что человеческий глаз узреть не в силах, даже с помощью лупы, бинокля и микроскопа, Айри теперь прекрасно это знала. Нет, надо все-таки выяснить. Она сидела и переводила взгляд с одного на другого, в итоге черты стерлись, оставив голые коричневые холсты с непонятными неровностями – так теряет смысл многократное сказанное слово. Маджид – Миллат. Миллат – Маджид. Майлат. Милджид.

Хоть бы будущий малыш подсказал, подал знак. В голове вертится подхваченный у Гортензии стих – псалом 63: Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, по тебе томится плоть моя… Как много нужно: вернуться назад, к самым корням, решающей встрече сперматозоида с яйцеклеткой, яйцеклетки со сперматозоидом, – в данном случае это самое начало. О ребенке, который у нее родится, она никогда не сможет с уверенностью сказать главное. Есть секреты, которые не раскрываются. В мечтах Айри уносится вперед, в то не столь отдаленное время, когда корни утратят малейшее значение – потому что так и должно быть, потому что они длины, и извилисты, и чертовски глубоки. Она отдается этим мечтам.

* * *

– Тот, кто храбр будет против всех напастей…

Уже несколько минут доклад Маркуса и щелканье фотокамер сопровождается новым звуком – слабым, еле слышным пением (раньше всех его различил Миллат). Маркус изо всех сил пытается его не замечать, но децибелы нарастают. Пытаясь понять, откуда звук, он замедляет речь и озирается, хотя поют явно снаружи.

– Позволь ему последовать за владыкой…

– Боже, – шепчет Клара на ухо мужу. – Да это Гортензия. Со своими. Арчи, пожалуйста, сходи утихомирь их. Прошу тебя. Тебе ближе к выходу.

Но Арчи не хочется лишаться удовольствия. В одном ухе выкладки Маркуса, в другом комментарии Микки – прямо как два сразу включенных телевизора. Уйма информации.

– Пусть Айри сходит.

– Не могу, она далеко сидит. Арчи, – Клара переходит на родной угрожающий говор, – надо положить этому пению конец!

– Сэм, – зовет друга Арчи. – Сэм, сходи ты. Ты вообще сюда не хотел идти. Так что давай. Гортензию знаешь. Просто скажи ей, пусть прикрутят звук. А я останусь, послушаю. Уйма информации, знаешь ли.

– С удовольствием, – шипит в ответ Самад и, резко вскочив, без зазрения совести прокладывает себе путь прямо по ногам Нины. – Место мне не держите, не надо.