Белые зубы

Услышав шум в зале, Маркус отрывается от своих бумаг с подробным описанием семилетней мышиной жизни (позади только четверть жизнеописания) и провожает взглядом удаляющуюся фигуру.

– Наверное, этот человек решил, что наша мышь плохо кончит.

По залу прошелестел смешок, и вновь водворилась тишина. Микки ткнул Арчи локтем в бок.

– Гляди-ка ты, знает парень, что к чему. Чуток юмора делу не помеха. Я, конечно, дилетант, но кое в чем соображаю. Мы оксфордов не кончали. Зато мы прошли…

– Школу жизни, – поддакнул Арчи, потому что тоже ее прошел, пусть и немногим раньше. – Этого у нас не отнять.

* * *

Снаружи: Самад выходит на улицу, полный решимости, но она заметно ослабевает при виде внушительных свидетельниц Иеговы, немилосердно навьюченных париками, которые, числом десять, стоят на ступеньках у входа и так неистово колотят в свои инструменты, будто хотят извлечь из них не звуки, а нечто более значимое. Они поют во всю ширь легких. Пять охранников уже смирились с поражением, даже Райан Топс, похоже, слегка напуганный своим громогласным Франкенштейном, счел за лучшее встать в сторонке, на тротуаре по пути в Сохо, и раздавать прохожим «Сторожевую башню».

– А меня туда пустят? – интересуется пьяная девушка, рассматривая грубо намалеванное на обложке небо и зажимая журнал в кулаке вместе с новогодними флайерами клубов. – Там дресс-код есть?

С извинениями, осторожно, Самад похлопывает по квадратному плечу даму, играющую на треугольнике. Он использует весь словарный запас, доступный индусу при обращении к грозным пожилым ямаитянкам (немоглибывыпожалуйстапроститееслиможнопожалуйстаизвините – точь-в-точь, как на автобусных остановках), но барабаны все так же грохочут, казу жужжат, цимбалы бряцают. Дамы упорно топчут снег легкими туфельками. А Гортензия Боуден, которой маршировать не по возрасту, неколебимо восседает на складном стуле, сверля взглядом толпу танцующих на Трафальгарской площади. Между ее колен зажат плакат, на котором написано ни много ни мало:

ВРЕМЯ БЛИЗКО

(Откр., 1:3)

– Миссис Боуден? – обращается к ней Самад в паузе между выкриками. – Меня зовут Самад Игбал. Я друг Арчибальда Джонса.

Гортензия не смотрит на него, даже бровью не ведет, поэтому он решает еще немного распутать замысловатую паутину их взаимоотношений.

– Моя жена дружит с вашей дочерью, моя двоюродная племянница тоже. Мои сыновья дружат с вашей…

Гортензия поджимает губы.

– Я знаю, кто ты. Ты знаешь, кто я. Но все люди в мире делятся на две части.

– Единственное, чего мы хотим, – спешит вставить Самад (он узрел пробивающуюся проповедь и решил придушить ее в зародыше), – так это попросить вас вести себя немного тише… по возможности…

Но Гортензия уже не слушает; закрыв глаза, она простирает руку и по старой ямайской традиции выкладывает ему истину как она есть:

– Две части: одни воспевают Господа, другие отрекаются от Него и губят свою душу.

Отворачивается. Выпрямляется. Сердито машет плакатом на толпу нетрезвых людей, шатающихся вокруг трафальгарских фонтанов. И тут к ней подлетает циничный журналюга, которому до зарезу надо забить пустое место на шестой полосе.

– Милочка, баннер чуть повыше, – падая коленом в снег, нацеливает он фотоаппарат. – Больше эмоций, вот так, именно. Красавица!

Свидетельницы Иеговы с новым жаром возносят голоса к небесам.

– Тебя от ранней зари ищу я, – пела Гортензия, – Тебя жаждет душа моя, по тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной…

Стоя и глядя на эту картину, Самад внезапно с удивлением понимает, что ему не хочется им мешать. Отчасти потому, что он устал. Отчасти потому, что состарился. Но главным образом по той причине, что внутри него живет то же самое, пусть и по-другому звучащее имя. Ему знакомо это стремление, эта жажда. Мучительная, постоянная жажда, которая настигает тебя на чужбине и преследует всю жизнь.

– Точнее не скажешь, – думает он, – точнее не скажешь.

* * *

Внутри:

– Все ж таки пусть он чуток расскажет про мою кожу. Арчи, ведь он еще ничего о ней не говорил?

– Нет. Не переживай, думаю, он надолго завелся. Революционное открытие как-никак.

– Да, конечно… Но кто платит деньги, тот заказывает музыку.

– Разве ты платил за билет?

– Нет, правда твоя. Но я шел сюда с большими надеждами. А это одно и то же. Постой-ка, кажется, он сказал что-то насчет кожи…

Действительно, сказал. О папилломах на коже. И говорит добрых пять минут. Арчи не понимает ни слова. Но Микки выглядит довольным, похоже, все, что хотел, он услышал.

– Н-да, так вот почему оно все так, Арч. Очень интересно. Огромный прорыв в медицине. Эти доктора – сущие волшебники.

– …и в этом, – говорил Маркус, – он является основоположником. Он не только явился нашим идейным вдохновителем, но и во многом заложил основы данной работы, особенно в своем начальном труде, о котором я впервые услышал в…