Белый морок. Голубой берег

Прежде чем ответить, отец поставил на ночной столик телефон, осторожно, словно бы даже с робостью, прилег на измятые подушки и лишь потом сказал нарочито беззаботным тоном:

— Все хорошо, мой мальчик! Порода наша слишком корневистая, чтобы ее так просто можно было вырвать из святой земли. А что случилось?.. Собственно, то, что случилось, рано или поздно случается со всеми, кто имеет дело с общественным загниванием!

Понять что-либо из такого ответа было трудно, но допытываться Олесь не стал. Между ними давно установилось правило не надоедать друг другу излишними вопросами. И все же он не мог никак понять, почему отец, имея такие возможности, отказался от ухода квалифицированных врачей, а остался дома один на один с недугом. Олесь хотел было спросить об этом, но Рехер заговорил сам:

— Тебя удивляет, почему я не в госпитале?

— Это действительно странно.

— Ничего странного. В наш век госпитали перестали быть безопасным пристанищем. Частенько спецы в белых халатах, коим больные доверяют свою жизнь, тишком завершают то, что оказалось не под силу наемным убийцам.

При этих словах у Олеся перехватило дыхание, словно он уже наяву оказался по горло в грязи, и перед глазами зарябили шеренги черномундирников с моноклями и злорадными ухмылками на откормленных лицах.

— Вот оно что! Выходит, на тебя покушались твои же приспешники!..

Рехер строго взглянул на сына и поспешил возразить:

— Я этого не сказал. Просто по опыту других знаю: с больным во сто крат легче разделаться, чем со здоровым.

Из этих слов Олесь опять ничего не понял, однако в одном был абсолютно уверен: отец не очень доверяет своим приспешникам, возможно, даже подозревает, что именно они направили на него руку убийцы.

— Вот это открытие! Кто бы подумал…

— Такой век, сынок. Но ты не тревожься. Я же сказал: порода наша корневистая, ее не так легко вырвать из земли.

— Топор найдется на любые корни.

— Против топора тоже есть оружие.

— Все это — софистика, никому не нужная словесная игра. Лучше скажи: как ты можешь тянуть в одной упряжке с такими выродками?.. Неужели не видишь, что они втайне презирают тебя, ненавидят и если и терпят в своей среде, то только потому, что не могут сейчас обойтись без тебя. А настанет время… Думаешь, они забыли твое славянское происхождение? Нет, ты должен мне объяснить, что тебя соединяет с фашистскими выродками?

Видимо, Рехеру не так легко было ответить на этот вопрос, потому что он круто поднял брови, стиснул пальцами виски и надолго застыл, смежив веки.

— На все есть свои причины, — наконец проронил глухо.

— Конечно, объяснить можно все, а вот оправдать… Да на твоем месте любой человек, который уважает себя хоть капельку, непременно бы встал выше собственных обид и в тяжкую годину для своего народа разделил бы его участь. С такими возможностями, как у тебя, легко было бы сполна отплатить палачам… А ты… Они тебе петлю на шею готовят, а ты еще и выслуживаешься перед ними…

— Нет, Олесь, я ни перед кем не выслуживаюсь, — решительно возразил Рехер. — Просто иду по пути, начертанному мне судьбой. И живу верой, что когда-то настанет еще и мой час. О, тогда я отплачу всем по заслугам! Конечно, с твоей помощью.

«Что за намек? На какую помощь он рассчитывает? — встрепенулся Олесь. И его внезапно пронзила мысль, от которой он весь вспыхнул: — А вдруг отец ищет пути к нам?! — Олесю припомнились и продовольственные карточки, и зимняя поездка со Светланой в Гадяч в служебной машине отца. — Он уже давно догадывался о моих связях с подпольем, однако не стал угрожать, не прогнал от себя. Более того — перетащил сюда, возможно для того, чтобы облегчить мне доступ к секретной документации оккупантов, твердо зная, кто этими секретами воспользуется…» Не помня себя от радости, он бросился к дивану, схватил отцову руку и горячо зашептал:

— О, если бы мы оказались в одной шеренге! Поверь, я пошел бы за тобой в огонь и в воду…

— Верю, верю. И все делаю, чтобы такая пора быстрее настала.

— Так сколько же еще ждать? Скоро год, как мы знаем друг друга.

— Кто хочет победить, тот первым делом должен научиться ждать. Возможно, даже десятилетия.

— Десятилетия?.. Но во время, когда льется столько крови, грех сидеть сложа руки даже неделю.

Рехер украдкой бросил взгляд на часы, и в глубине его глаз замерцало беспокойство, даже тревога. Какое-то мгновение он пребывал в тихой задумчивости, потом брови его сомкнулись. Скрипнув зубами, он схватился за затылок.

— Что с тобой? Приступ?

Отец не ответил.

— Может, вызвать профессора Рейнгардта?

— Скажи Петеру, пусть позвонит…

Олесь бросился из кабинета, а когда вернулся, отец с виноватой улыбкой сказал: