«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

В 1835 году поэт начинает писать исторический роман, начало которого публикаторы назовут «Повесть из римской жизни» («Цезарь путешествовал…»). Здесь Пушкин использует материалы о римском вельможе и писателе времен императора Нерона – Гае П е т р о н и и (ум. в 66 году н.э.), авторе «Сатирикона», в том числе имевшуюся в его библиотеке книгу «Жизнь и ужасные деяния императора Нерона» (пер. с франц., 1792). Пушкин азартно отыскивал книги по истории Древнего Рима, обменивался ими с друзьями и знакомыми. В июле 1836 года, например, он покупает в петербургском магазине Беллизара партию книг (около 50 томов), среди них – «История Рима» Ни-бура, в переводе с немецкого, «Рим в век Августа» Ш. Дезобри, курс античной и современной литературы. Вот его более ранняя записка известному библиофилу, ветерану Отечественной войны 1812 года, поэту, а потом и министру народного просвещения, своему дальнему родственнику: «Посылаю тебе, любезный Норов, Satyricon – а мистерии где-то у меня запрятаны. Отыщу – неприменно. До свидания. Весь твой А.П.»[827] (1833 ХV, 860).

«В «Сатириконе» всякий говорит по-иному, никого ни с кем не спутаешь – предвосхищение социально-психологического романа ХIХ века», – заметил Петр Вайль, как всегда наблюдательный и оригинальный[828]. В блистательной книге-путешествии «Гений места» он цитирует затем рассуждение Петрония о Риме: «Места наши до того переполнены бессмертными, что здесь легче на бога наткнуться, чем на человека». И здесь П. Вайль неожиданно добавляет: «Это относится и к нынешним дням – только теперь речь идет о поэтах, бессмертных богах литературы».

Петроний входил в привычный мир чтения и знаний образованного русского общества на стыке ХVIII и ХIХ веков и пушкинского круга, в частности. В хорошо известной Пушкину книге Николая Карамзина «Моя исповедь» есть, например, такая парижская зарисовка: «Я имел счастие быть представлен герцогу Орлеанскому, ужинать с его избранными друзьями и разделять забавы их, достойные кисти нового Петрония»[829].

Есть и другой источник повести из римской жизни: Пушкин весьма скрупулезно следует содержанию 18 и 19 глав ХVI книги «Анналов» (Летопись) одного из талантливейших историков античности Корнелия Тацита (ок. 58 – ок. 117). Исследователи отмечали в этой неоконченной повести «сознательную попытку Пушкина максимально приблизиться к речевому стилю античного повествования, причем, влияние античного слога «Анналов» Тацита выступает с несомненностью»[830].

В 1825 году в Михайловском Пушкин написал «Замечания на Анналы Тацита», где назвал историка «бичом тиранов» (ХII, 192), а двумя годами позже, в черновике статьи «О народном воспитании» высказал мнение, что молодые люди должны знать древнюю историю, и призвал «не таить от них республиканских рассуждений Тацита, великого сатирического писателя, впрочем, опасного декламатора и исполненного политических предрассудков» (ХI, 316).

С чтением Тацита связано и письмо Пушкина к Дельвигу (23 июля 1825): «Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден римским Сенатом к заключению на каком-то безлюдном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, которому дарована жизнь, не следует лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого! – Чем более читаю Тацита, тем более мирюсь с Тиберием. Он был один из величайших государственных умов древности» (ХIII, 192). Любовь к латинским историкам Пушкин пронес через всю жизнь, читая их он, сравнивал, обдумывал прошлое и современность, строил планы новых произведений. И в то же время описывал крах великой античной империи пером художника и историка:

О Рим, о гордый край разврата, злодеянья,
Придет ужасный день – день мщенья, наказанья;
Предвижу грозного величия конец,
Падет, падет во прах вселенныя венец!
Народы дикие, сыны свирепой брани,
Войны ужасной меч прияв в кровавы длани,
И горы и моря оставят за собой
И хлынут на тебя кипящею рекой.
Исчезнет Рим, его накроет мрак глубокой;
И путник, обратив на груды камней око,
Речет задумавшись в мечтаньях углублен:
«Свободой Рим возрос – а рабством погублен». (I, 113

)