«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Историки литературы отметили особенность пушкинского отношения к своим «европейским» героям. «Русские писатели отвоевали у западной цивилизации всё, что можно было, показали пример умелого обращения с ядовитыми ее веществами, извлечения из них пользы, без того, чтобы самим отравиться. Первый пример, как всегда, – Пушкин. Он ввел современного европейца, с его личной замкнутостью, с его недоверием к миру, с его аскетизмом работы, с его корыстью, с его односторонней волей – Скупого Рыцаря, Сальери, Гер-манна…»[931].

«Создатель Ватикана»

О, если бы бессмертье красоты

Я мог делами выразить хоть малость…

Микеланджело Буонарроти

И, наконец, Пушкин устами Сальери воскрешает старую легенду, бытовавшую в Риме, о том, что великий Микеланджело якобы приказал убить натурщика, чтобы нагляднее запечатлеть в мраморе мертвое тело. Это заключительные строки трагедии:

…Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда.
А Бонарроти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы – и не был
Убийцею создатель Ватикана? (VII, 134

)

«Сказка тупой бессмысленной толпы» о преступлении, якобы совершенном Микеланджело Буонарроти, одним из «создателей Ватикана», довольно прочно укоренилась в историографии ХVIII–ХIХ веков. У ее истоков стоял, по всей вероятности, заклятый недруг Микеланджело, известный писатель Возрождения Пьетро Аретино, автор сатиры «Комедия о придворных нравах» (1534). Он знал, что в молодые годы Микеланджело имел доступ в старый флорентийский монастырь, куда привозили хоронить умерших бездомных бродяг со всей Тосканы. При монастыре существовало некое подобие анатомического театра, где скульпторам и художникам разрешалось расчленять трупы «для познания тайн строения человеческого тела». Микеланджело самозабвенно там работал и потом гордился, что «знает доподлинно каждую мышцу». Когда вскоре Микеланджело заказали изображение Распятия, Аретино пустил сплетню, что Буонарроти якобы «пригвоздил натурщика к кресту и следил за его конвульсиями»[932].

Описывая одну из самых знаменитых скульптур Микеланджело («Пьету»), Джорджо Вазари так говорит о фигуре мертвого Христа: «Никто и не представляет себе, как прекрасны члены, как искусно сделано тело, как на его наготе выделены мускулы, вены, жилы поверх костяка, и нет мертвеца, более сходственного с мертвецом»[933].

Вот что сообщал сообщал Н.М. Карамзин в хорошо известных Пушкину «Письмах русского путешественника»(1801): «Показывая Микель Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью; но анекдот сей совсем невероятен»[934].

Пушкин, безусловно, знал и сочинение французского поэта Ле-Миера «Живопись» (1769), где по поводу Микеланджело Буонарроти сказано: «Часто повторялось, что для того, чтобы придать более истины распятому, Микель Анджело заколол кинжалом натурщика на кресте… Никогда еще момент вдохновения не мог быть моментом преступления, и даже я не могу поверить, чтобы преступление и гений были совместны». Пушкин счел уместным перефразировать эти слова Ле-Миера в своей трагедии.

История о работе Микеланджело в монастырской мертвецкой была не раз описана. Замечательный биографический роман американского писателя Ирвинга Стоуна «Муки и радости» содержит жуткую сцену в подвале флорентийской обители: «…Но страх исчез так же быстро, как и появился. Ведь он держал в своих руках человеческое сердце! Он был счастлив от сознания того, что прикоснулся к самому важному органу тела человека, увидел его, ощутил его плоть. Он взрезал ножом сердце и был потрясен, обнаружив, что внутри его пусто. Потом он вложил сердце снова в грудь и поставил на свое место ребра, рисунок которых художники без особых хлопот постигали на первом встречном худощавом тосканце. Но теперь Микеланджело в точности знал, в каком именно месте под ребрами бьется сердце»[935].

Автор плафона Сикстинской капеллы, Микеланджело словно бы бросил вызов небу, творя свой мир и настаивая на богоподобности земных людей. Недаром один из наставников юности художника, поэт и мыслитель Пико делла Мирандола вложил в уста Савоафа, обращающегося к своему творению, Адаму, такие слова: «Я создал тебя существом не небесным, но и не земным, чтобы ты сам себе сделался творцом и сам окончательно выковал свой образ». Кажется, что именно эти слова Бог бросает первому человеку на центральной росписи Сикстинского плафона. Столь же сильное впечатление производят и фигуры на алтарной фреске Микеланджело «Страшный суд». При взгляде на них вспоминается пушкинский Пророк, обнимающий своим крылатым вдохновением дали вселенной: