Берег ветров. Том 1

Он взглянул под ноги. Первое, что бросилось ему в глаза, - худая и жилистая, вся в сетке морщин старческая шея. Виллем нагнулся и, чтобы взять раненого старика на руки, переложил назначенный солдатам камень из правой руки в левую. И всю дорогу, пока Виллем на себе тащил старика домой, он не выпускал из рук камня и выбросил его лишь две недели спустя, когда ему по случаю удалось купить подержанный маузер, и он уверился, что хоть револьвер был и стар, а пуля все же пробивала трехдюймовую доску.

Лоонаский Лаэс, как и Длинный Виллем, по счастью, не получил и царапины. Он помогал усаживать в извозчичью пролетку какую-то русскую женщину, которой прострелили ногу. С женщиной был ее муж. Сняв с себя шарф, он перевязал раненную выше колена ногу, но кровь не унималась, и женщина была близка к обмороку). Сев рядом с женщиной в пролетку, ее муж на ломаном эстонском языке поблагодарил Лаэса. Да, это были русские, определенно русские. А те, что стреляли, тоже были русские.

Лаэс читал и слышал о петербургском кровавом воскресенье, он уже знал, что русские, одетые в шинели, убивали там других русских, но своими глазами Лаэс увидел это впервые. Скудная почва острова Сааремаа, а главное - тяжелые условия аренды земельных участков у балтийских помещиков не притягивали сюда безземельных крестьян из России. Сааремааские крестьяне и эстонцы из других мест сами уходили в Россию в поисках более легкого ярма и лучшей земли. Условия работы в русских городах бывали гораздо более сносными, а жизнь веселее, чем в Таллине, потому-то ничто не привлекало сюда и русских рабочих. Поговаривали, что власти выслали сюда из Петербурга к «инородцам» часть мятежных рабочих, но ввиду близости к столице Эстляндия никак не смогла стать второй Сибирью. Вот почему Лaэcy редко приходилось сталкиваться с простыми русскими людьми. Солдаты жили в казармах, к тому же их приучали смотреть на «чухонцев» и прочих «инородцев» свысока. В тюрьме Лаэсу еще не довелось сидеть, так что он не успел узнать повадки русских тюремных надзирателей. А от русских губернаторов в Эстляндии, от генералов, офицеров и прочих чиновников с погонами и без погонов, его, жителя чердачного помещения дома Вельтмана, отделяла такая сословная пропасть, что какое-либо общение с ними было для него попросту невозможно. Царь был русский, губернатор тоже русский, чиновники русские; и уж одно то, что прибалтийский немец-барон отлично ладил с этими тузами, заставляло Лаэса держаться настороже. Волк волка не сожрет, таких людей нужно сторониться.

А тут вдруг русский убивает не только эстонца, инородца, но и русского! На всю жизнь глубоко запечатлелась в памяти Лаэса бойня на таллинском «Новом рынке». Но почему-то особенно запомнились некоторые подробности. Тусклое, низко нависшее небо над городом, речь Карла Ратаса, громовой клич народа «Освободить заключенных!» Грохот первого ружейного залпа и то, как он, оставшийся невредимым в этой бойне, усаживал в извозчичью пролетку раненую русскую женщину. Лаэс никогда больше не встречал ни этой женщины, ни ее мужа (кто знает, быть может, они и не были мужем и женой), но, вероятно, благодаря им он и стал теперь различать среди русских наряду с власть имущими и простых рабочих людей, а позже, когда события 1905 года забросили его в тюрьмы Орла и Риги, подружился там со многими русскими товарищами, делившими с ним тяготы тюремной жизни.

Тийт Раутсик 16 октября 1905 года тоже оказался на «Новом рынке» - но не из-за революционных событий, а из-за Лонни, которая, по мнению отца, в последние недели после смерти Юули Теэару напоминала лунатика. Когда рабочие бастовали, Лонни тоже не выходила на работу, когда устраивались митинги, Лонни непременно оказывалась там. Отец пытался внушить ей, что эго опасно, но Лонни даже не слушала его, а если порой и слушала, то смотрела на него с такой брезгливой жалостью, будто он, старикашка, уже ничего не понимал в том, что творилось на свете. О, если б он, Тийт Раутсик, только мог рассказать ей все, что он знал, мог объяснить, какую страшную беду накликает она на свою голову посещениями этих митингов и собраний! Но он не смел этого делать, он был связан подпиской. Сердце его обливалось кровью, когда он видел, как его родная дочь, его единственное дитя, точно безумная, стремится к гибели. Начальство Тийта - «художник и фотограф» Артур Тикк - и без того уж насмешливо относился к последним донесениям дворника, но про Лонни не спрашивал, по-видимому понимая, что ничего путного не выйдет из попытки заставить отца шпионить за своим ребенком.