Берег ветров. Том 1

Спичка погасла. С Раплаского шоссе сюда, в боковую улицу, вливался зеленоватый свет газового фонаря, он едва заметно просачивался и в темную комнату сквозь оконные занавески. Это был городской свет, пять лет подряд Пеэтер видел его, просыпаясь среди ночи, но в своих сновидениях он еще бродил по родным береговым тропам. Странно, как глубоко западают в человека впечатления детства, годы, проведенные в родном доме, - даже дядя Прийду, живущий почти четверть века в городе, все еще бродит во сне по Каугатома. В городе дядя женился, нажил и вырастил детей, а вот придет письмо из Каугатома: будь, мол, добр, наскреби пятьдесят целковых для корабельного пая - и он не может отказать, хоть жена и ворчит, и денег в доме совсем в обрез. Притом дядя Прийду, по собственному утверждению, давно оставил мысль о возвращении на побережье, ест городской хлеб, дышит городским воздухом, копошится по мере сил на фабрике, отстаивая свои права и права товарищей, и не очень-то вспоминает барона Ренненкампфа, с которым брат Матис все еще меряется силами. Но он, Пеэтер, сын Матиса, правду говоря, и не думал навсегда оставаться в городе; он хотел бы стать немного на ноги, собраться с силами и разумом и тогда вернуться на берег, показать, что и он мужчина. На берегу они до сих пор пилят доски и корабельные брусья вручную, а что стоит мужчине вроде него, хорошо знающему машины, соорудить для каугатомаского товарищества какую-нибудь пилораму, работающую силой ветра! Тогда бы и корабельная работа и постройка лодок там, на месте, пошли бы веселее. Он сам у Гранта изготовил две модели пилорамы и толком разобрался в распиловочных установках, работающих с помощью ветра и пара. Если бы сааремааское судовое товарищество осталось при прежнем уставе, уж он бы позаботился о том, чтобы при постройке нового корабля не пришлось пилить вручную ни одного бруса.

Но Лонни? Лонни не так-то легко уговорить уехать из города в деревню…

При воспоминании о Лонни все его разрозненные мысли мигом свились в тугой пестрый клубок. Он был утомлен и теперь погрузился в глубокий сон без сновидений.

Резкое металлическое дребезжание будильника было для него законом. С тех пор как Пеэтер посещал вечернюю школу, он вставал в четыре часа утра. Времени для сна оставалось, правда, слишком мало, но он приучил свой молодой организм брать от короткого сна все, что было возможно. Утром, со свежей головой, хорошо приниматься за книгу.

Лоонаский Лаэс уселся в постели на полу. Проснулся и Длинный Виллем, только юный Йоосеп, потягиваясь и пыхтя, все еще вел тяжелую борьбу со сном, наконец, и он открыл глаза.

- Ну и ранний ты мужик, Пеэтер, - заметил Лаэс, вставая и затягивая ремень на брюках.

- Иначе с делами не управиться. Да и вы приехали в город не лодырничать, летом с трех часов седлаете стену дома, сидите верхом на углу, с топором и отволокой в руках.

- Да, нашему брату не приходится в Пирита или в Кадрентале дачников из себя разыгрывать. Видишь, уже и рассвело! Пойдемте, мужики, сходим-ка разок на вельтмановский участок, поглядим, какой материал он туда завез. Потом, когда договариваться будем, пригодится это нам, да и Пеэтеру дадим спокойно засесть за книги, - предложил товарищам Лаэс и, свернув свою постель, сложил ее в угол.

Пеэтер, правда, возразил, что ради его покоя не стоит тревожиться, потому что, дескать, книга не заяц - не убежит. Но когда он остался в комнате один и распахнул окно, впустив свежий воздух, он все же порадовался догадливости мужиков. Он подумал, что некоторые приказчики и городские хлюсты ругают, их мужланами и ванторубами, но не мешало бы и приказчику, носящему манишку, и господину в котелке иметь столько же внутренней чуткости к ближнему, столько скромности и деликатности, как у этого лоонаского Лаэса с дешевым платком на шее и в простой фуражке.

…Очень уж пристально уставился Йоосеп на его книги, Пеэтеру стало даже как-то жаль сироту. Какой житель холодного, полутемного чердака выйдет из этого хромого мальчика! Если бы оставить его тут, в углу, добыть ему на барахолке койку… А Лонни? Ах, черт, кто ее знает, эту Лонни! И, прогнав от себя все посторонние мысли, Пеэтер принялся за задачи по алгебре:

(а+b)² = а²+2аb+b²

Здесь свои законы, строгие, неизменные, действительные для всех чисел, пусть в уравнении «а» равняется хоть миллиону или миллиарду, а «b» любому крохотному числу. Но если взять вместо «а» Лонни, а вместо «b» Пеэтера, то уравнение невольно запутается.