И сразу кто-то на палубе вздохнул радостно:
— Орден тебе на грудь, кормилец ты наш!.. Молодец, что не застрял ты в этой автомобильной раковине…
И желтолицый агент улыбался уже не по-японски, улыбкой манекена, а очень даже понятливо нам, мужикам! В любом порту и на всём белом свете есть такое мужское слово «ЗемЕля!».
Мы простояли в Японии ещё неделю. Траулер и часть команды были старые — они продолжали жить свою жизнь: готовиться к рейсу, ходить по вечерам в город, пить японское пиво и русскую самогонку — в Японии было всё, и пели по вечерам под гитару свои самодельные песни:
В город бегали по вечерам, под свет уличных фонарей и витрин. Под шелест машин. Под грусть дождя… Зонтики, каблучки, лужицы… Манящие окна в чужих домах… «Осенний дождь. Нет, не ко мне — к соседу — зонт прошелестел…», — вспоминал Саша строки японских стихов. Потому что в Тамани есть музей Лермонтова. Пока. Пока его местные власти ларьками не застроили. Застроили? Грех.
Глава 3. Сашок, пирожки и собаки
Сашка пришёлся по душе сразу и всем.
Во-первых, он так любил пирожки, что они у него всегда под рукой оказывались, и всегда горячие.
«Капитан! — смеялся он, — вы же любите с картошечкой? Я вам специально два сделал — а больше картошки нет — японцы картошку в порошке продают. А я приберёг для пирожка, как привет из дома!» — И всем было приятно. — «Боцманюга — парень с юга! Ты же любишь, с капусточкой? Только у них, узкоглазеньких, капуста нежная — они её не растят, а гладят. Не кубанский у неё вкус, а в пирожке — вкусная-а, как поцелуй холостячки из рыбцеха! Помнишь? Пробовал? Подходи — бери! Душе радостно! Душе радостно — желудку тепло-а!».
Но это — во-первых. А во-вторых? Во-вторых, он сразу нас всех просветил технически и посвятил в свою тайну:
— Я, ребята, не моряк. Я мечтаю построить мост, через Керченский пролив. А кто сейчас строит лучшие мосты? Японцы. А где стоят наши, русские, лучшие? На Транссибе: Зейский, Камский, Енисейский, Обский, Иртышский и мосты через Амур, старый и новый — больше двух с половиной километров длиной. Вот! Вот я и поехал поездом, чай разносить и вагоны мести, чтобы эти мосты увидеть. Увидел. А во Владике — завербовался к вам поваром, чтобы японское чудо увидеть: мост Акаси-Кайке. Потому что такой проект и нам бы над Керченским проливом подошёл бы, я думаю.
— Учиться тебе надо, Сашенька, — сказал капитан.
— А я и учусь, только, пока пирожки печь. — Все засмеялись.
Пирожками угощались агент с шипчандлером, полицейский с причала, хозяин пивной, пекарь из булочной и ещё половина улицы, включая кота и собаку, лежавших у трапа, как две мягких игрушки. Рыжего кота прозвали «японец», а пройдоху-пса «домашний». «Домашний! — позовёт, бывало, Сашка с палубы, а пёс и глазом не поведёт. «Японец! Возьми косточку!» — а пёс-гад уже вскочил и на лету ловит: чужое — всегда вкуснее. Поймает косточку, отвернётся от кота и сторожит. А рыжий «японец» не торопится — ляжет рядом и смотрит в глаза костоеда, пока тому стыдно не станет: морской пёс — в одиночку и косточку не сгрызет.
— Дружбан ты мой узкоглазый, кимоно-сан… И ты — рыжий пузан… — ласкает обеих Сашка-повашка словами вкусными и обязательно ставит перед ними две мисочки с объедками:
— Ешьте, мягкие мои… За мою душу, радуйтесь! А где моя душа? — Задумается повар и продолжит с грустной ноткой, на кубанский говор. — А мой ми-иы-лый вареничкив хоче… Нема вареников — мука кончилась. А в Японии мука — рисовая, хиба ж из неё варэники…
И покажется ему, что пёс у его ног слезинку роняет. Чувствительный. Хорошие были собака и кот. Или пёс с кошечкой? Какая разница! А только конфуз вышел — на целый порт смех…