Берлинский синдром

— Правда? — Теперь она сообщает ему то, чего он не знал. Вот почему она никогда не надоест ему. Иногда она спрашивает, когда он устанет от нее, и никакие его заверения, что это попросту невозможно, похоже, не убеждают ее. — Значит, женщины не симметричны.

— Нет. Никто не симметричен.

Он обдумывает ее слова.

— Разве здесь есть какая-то проблема?

Она садится на пол, одна нога вытянута вперед другая согнута, и тянется к пальцам ступни. Выглядит так, словно она готовится к пробежке. Она говорит, что это одно из ее любимых занятий, и он размышляет, стоит ли купить ей беговую дорожку — ей бы понравилось.

— В общем-то, нет.

Интересно, будут ли груди идеальной женщины одинаковыми? Клэр как-то странно далека от своего тела. Иногда, замечая, что она бедром задевает стол или неправильно оценивает расстояние между собой и кроватью, он задается вопросом: чувствует ли она вообще свое тело? Кажется, тело удостаивается ее внимания только во время выполнения растяжки, упражнения из йоги или стойки на руках. Но даже тогда она относится к нему как к устройству, которое нужно обслуживать.

— Может, хочешь, чтобы я сделала что-нибудь с ней? — С вопросительным выражением на лице она стоит перед ним, обхватив ладонью левую грудь.

— Может быть. — Интересно, что она может сделать? — Но, похоже, именно это маленькое несовершенство и делает тебя идеальной.

— Хочешь, отрублю ее, как амазонка-воительница. Говорят, они отрезали себе одну грудь, чтобы не мешала стрелять из лука.

— В самом деле?

В этом есть смысл. Груди будут только мешать. Но, похоже, для этого требуются большие усилия.

— Нет, наверное. Думаю, они просто связывали их.

— Связывали?

— Как китайские женщины связывали ноги. Разбивали и бинтовали.

Она подходит к окну, где стоит он, прислонившись к подоконнику, и принимает такую же позу, как у него. Ее бедра приглашающе опираются на подоконник.

— Так какую же из них? — спрашивает она, когда он поворачивается к ней.

— В смысле?

— Какую из них ты бы отрезал? Ту, что поменьше, или ту, что побольше?

— Никакую. Я люблю каждую частичку тебя в равной степени.

Целуя ее, он чувствует, как ее груди прижимаются к его груди.

Когда Клэр в третий раз оставила Энди, луна уже спускалась с неба. Она выбралась из постели, пока Энди досматривал сны. Начало нового дня — ее любимое время, время возможностей, пока остальной мир не захватил ее. Обнаженная, сейчас она могла стать кем угодно. Деловой женщиной, которая вот-вот наденет колготки и костюм, потрескивающий от статической уверенности, перед тем как спустится по лестнице. Или, к примеру, спортсменкой, готовой атаковать этот день, доказывая, на что способно ее тело.

Она прошла по темному коридору на кухню — второстепенное помещение в этой квартире, потому что обычно в ней никого не было. Вспомнилась кухня в доме бабушки и дедушки: в центре стоял длинный стол, за которым могли разместиться десять человек, а то и больше, если втиснуться на восстановленную церковную скамью, прижавшуюся к стене. Когда все ее тети и дяди съезжались в гости, на кухне было шумно, как на поле битвы. Пообедав, младшие кузены проскальзывали под стол, выбирались из леса ног и убегали на простор заднего двора. Она часто жалела, что не может поступить так же, и чувствовала себя в ловушке, пока семья делилась событиями дня. А она продолжала тихо сидеть, с застывшей улыбкой, совершенно потерянная.

То же чувство обрушилось на нее, приземлившись в груди с глухим стуком, когда она стояла на кухне этого незнакомца и гадала, в каком шкафу хранятся стаканы. Тошнота подтолкнула ее к раковине. Она жадно пила из-под крана, позволяя воде стекать по лицу и шее, беспристрастный запах металла успокаивал ее сжимающийся живот.

Вернувшись в спальню, она взглянула на Энди: он лежал, закинув руку за голову, и только ресницы подрагивали на щеках. Он очень красивый. Она испытывала настоящую гордость из-за того, что переспала с ним, — чувство, в котором никогда не призналась бы. Одеваясь, она старалась не шуметь, хотя каждое движение, казалось, требовало к себе особого внимания. Ей никогда не нравилось дожидаться, пока мужчина проснется. Предпочитала уйти и превратиться в необязательное воспоминание. А не в дурную привычку, в несвежее утреннее дыхание и банальную историю, если останется. Все это было так привычно. Она отнесла свою обувь к входной двери и наклонилась, надевая ее. Пошевелится ли он? Позовет ее по имени, умоляя не уходить? И если да, то останется ли она? Ей нравилось думать, что у нее сильная воля, и все-таки она знала, что, если он проснется, она не выйдет за эту дверь. Смущенная тем, насколько она оказалась желанна, Клэр не хотела, чтобы Энди на практике подтвердил ее подозрения.