Бесчувственные. Игры разума (СИ)

– Она общалась с молодым человеком. Ну, знаете, как и у многих девушек ее возраста. Я никогда не воспринимал его серьезно, видите ли, в этот бурый период молодым людям свойственно влюбляться по несколько раз за месяц, – Дориан рассказывал это таким легким и теплым голосом, как будто его дочь не умерла в страшных муках от разросшейся опухоли в головном мозге; как будто ему не приходилось долгие ночи и дни сидеть у кровати стремительно затухающего огонька, который сам же когда-то и зажег. Мне не казалось это странным. Как бы сильна не была боль от утраты, все же светлые воспоминания навсегда останутся светлыми, пусть и погруженными в черно-белые краски. – Но когда она оказалась на больничной койке, этот парень и не думал отходить от нее и на шаг. Даже когда дочь в осознании скорого конца пыталась прогнать его, он все равно сидел с ней рядом днем и ночью.

Почему-то мне казалась эта ситуация знакомой. Не желая примерять рассказ Дориана на себя, я мысленно отмахнулась от ассоциаций и удрученно подумала: должно быть, это страшно – смотреть на любимого человека, на шее которого смыкаются пальцы смерти. Видеть, как стремительно исчезает самое прекрасное на свете существо, как оно покидает тебя раз и навсегда, ускользает из пальцев, и ты ничего не можешь сделать. Только сидеть и смотреть посреди холодного асфальтированного пола, умоляя стоящего рядом друга сделать хоть что-нибудь…

На мгновение я вдруг застыла, отвернув взор от фотографии. Дориан, между тем, продолжал:

– Иногда я его встречаю на кладбище, даже пару раз выпивали с ним в баре. Хороший парень.

– К чему вы все это, Джон? – не в силах больше слушать о подобных страданиях, я вырвалась из чертогов разума, вдруг ощутив легкую боль в лобной части. Наверное, мне придется ее чувствовать каждый раз при внезапно вырывающихся порциях прошлого из трещин красной стены.

– Я психиатр, Энтони, – Дориан резко убрал фотографию в сторону, посмотрев на меня с серьезностью, даже суровостью. От него больше не сквозило чувством единения измученных душ, однако мне казалось, что последующие минуты будут решающими в жизни нас обоих. – И, как любой психиатр, считаю любовь и ненависть временным явлением. Любое стойкое чувство постепенно сменяется доверием и пониманием, либо злостью и неприязнью. Но то, что этот парень до сих пор ходит на могилу моей дочери в желании еще раз побыть рядом… это не доверие или понимание. Это нечто, что связывает людей раз и навсегда, даже если их общие нити обрываются на каком-то моменте.

Я не могла осознать его слов. Буквально пять минут назад я изливала ему душу, вожделея получить панацею от всех терзаний, и вот, когда долгожданная «таблетка» была предоставлена – не смогла понять ее действия. Джон видел мое смятение, и потому продолжал без каких-либо смущений:

– Вы считаете, что ненавидите Коннора. Считаете, что он поступил мерзко и оскорбительно, наверняка думаете, что являетесь лишь игрушкой в чужой игре, – произнесенное доктором вслух было похуже панацеи. Точно ужаленная, я резко вжалась в спинку кресла, не смея отвести испуганного взора от блестящих глаз посуровевшего Джона. Я не называла ему имя. Ни тогда, ни сейчас. Тогда откуда он его знает? Джон, неторопливо поправив сползшие очки, говорил уверенно и спокойно, – но спросите себя, как много людей вокруг вас пытаются вам помочь? И я говорю не о мнимой заботе мистера Камски.

Он говорил, и говорил, и говорил, заставляя меня ввергаться в пучину сомнений все сильнее. Я смотрела на него с ужасом и в то же время непониманием, старалась рассмотреть в его глазах ответы, однако все, что встречала – острое желание донести какую-то мысль, что не могла быть озвучена напрямую в силу установленных кем-то рамок. И я даже знала, кем.

– Я знаю, что такое ненавидеть человека, в котором так сильно нуждаешься. Утрата единственного ребенка делает из супругов самых опасных врагов, и, как бы не казалась нам с женой, что вот он – конец, мы все равно перебарывали все стены. Всякий раз ругаясь, мы оба словно ставили черту, и все же непрерывно возвращались обратно из-за обоюдного осознания: кроме нас никого ближе нет. В жизни каждых людей бывают моменты, когда приходится поступиться чем-то ради общего блага сразу двух людей. Так и мы: рвали и метали, уничтожали друг друга, сколько раз мы готовились подать заявление на развод! Мне даже, как психиатру, стыдно вспоминать каждый случай! – Джон сделал нервный смешок, как бы намекая на свою, оказывается, и не такую уж профессиональность. В его глазах подобное было неприемлемым: психиатр с порушенной семьей – это как сапожник без сапог. – Но как бы мы не ненавидели друг друга, все же понимали, что эта ненависть лишь поверхность. Там, гораздо глубже скрывается истина.