Бесчувственные. Игры разума (СИ)

Волнение в груди заставляло множество птичек нетерпеливо трепетать крыльями, но при этом сидеть на месте и тихо переговариваться между собой. Каждое мое движение вызывало у них легкий гомон. Мне нравился этот гомон. Приятный, как предчувствие чего-то прекрасного. Совсем как то, что я ощущала в гостевом холле гостиничного номера, стоя напротив детектива в черном костюме. Пройдя вглубь гостиной, я со вздернутыми уголками губ посмотрела на камин. Электрический, и все же очень теплый. Темный кожаный диван мутно отражал пламенные лучи, два кресла стояли по обеим сторонам. На сиденье дивана покоился черный флисовый плед. Тонкие женские пальцы едва заметным касанием прошлись по кожаной обивке. Здесь должен быть журнальный столик. Помню, как убрала его, заменив белым ковром с высоким ворсом. Вот и сейчас с неуловимой улыбкой смотрю на пол, вспоминая кожей бархат. Он был такой приятный, такой теплый. Но не такой теплый, как некто, кто обнимал меня на этом самом ковре в один из прекрасных вечеров.

Закрыв глаза и шумно вздохнув, я убрала руку с дивана. Здесь все было по странному родным и знакомым. Но при этом все было и тоскливым, точно дом, куда не пускал меня босс, нес за собой горести неизбежной утраты прошлого. Мне нравилось вспоминать скрип кожи дивана, нравилось снова ощущать тепло каминного пламени на лице. И все же каждая деталь почему-то осаждала в груди скорбные чувства, которые сейчас канарейки пытаются вытеснить своими взмахами крыльев.

Вновь открыв глаза, я посмотрела на стоящий справа у стены столик. Небольшая коробка с виниловыми дисками блестела в лучах камина, сквозь тишину вдруг пронеслись упоительные звуки виолончели. Этот звук не такой, как тот, что доносился из колонок в доме Камски. Это совсем иное, еще более прекрасное. Слегка шипящий, белый шум на фоне, легкий скрежет от касания иглы к виниловой поверхности. Он доносился издалека, через многие годы. Доносился из детства.

Детство. Какое оно у меня было? Счастливое? Грустное? Прикусив губу, я с сожалением испытала, как трепет сменяется тревогой. Камин перестал быть приятным, перестали быть красивыми и его яркие языки. Ведь на камине стояло сразу пять фотографий.

Обойдя диван и кресла, я подошла к каминной полке. Здесь было идеально чисто, ни единой пылинки. На лицах всех застывших существ играли тени, глаза каждого смотрели со слегка прикрытым счастьем. Медленно касаясь кончиком пальца каждой рамки, я с замиранием в грудной клетке начала изучать снимки один за другим.

Группа андроидов в полицейских униформах, со стоящим справа Хэнком Андерсоном. Лейтенант рядом с машинами смотрелся грузно, тяжко, но органично. Точно этой группе из роботов, что заправляли делами по девиантам, и не хватало именно прожженного жизнью человека, за спиной которого был не один десяток лет. Андроид-детектив, учтиво заведя руки за спину, смотрел точно в камеру. Его взгляд вызвал во мне скорбную улыбку. Даже не знаю, почему именно ее.

Следующий снимок был не таким веселым. Люди, конечно, улыбались в кадре, но их улыбки отзывались еще большей грустью, чем лицо детектива в синей полицейской униформе. Мужчина средних лет с широкой спиной и в синей рубашке держал на плечах девчонку с ярко рыжими волосами. Женщина со сладкой ватой в руках счастливо улыбалась красными губами, слегка обнажая каемку ровных зубов. Она так любила красный цвет… всегда считала его женственным, истинным, страстным. Красная помада, красные платья, красные ногти и туфли. Она и мне пыталась привить эту любовь, но как же ей было сложно взращивать во мне женщину вопреки желанию отца воспитать меня, как бойца. Прикрыв рот рукой, я закрыла слезящиеся глаза. У меня была прекрасная семья. Самая лучшая из всех, что могли достаться ребенку. Да, меня назвали мужским именем, меня заставляли расширять свои физические способности посредством постоянных тренировок и боли, даже помню частые пререкательства родителей на тему «что можно, а что нельзя», из-за которых я так часто путалась и впоследствии получала ни за что. Но они были добрыми, счастливыми, любящими. И я их любила. И любила будущего еще не рожденного брата, едва начала замечать под платьями матери округлившийся живот.