Я, честно говоря, побоялся бы такой схематизации. Мы уже как-то говорили о том, что еще Сократ размышлял по поводу человеческой руки, что Сократ, а после него Аристотель говорили на эту тему, что писал Овидий, а потом и святитель Василий Великий. Так что эта тема разрабатывается лучшими умами человечества уже не первое тысячелетие. Как видите, от Сократа до святителя Василия очень большая дистанция, а от святителя Василия до нас еще больше. Но, тем не менее, до сих пор этот вопрос – как Бог создавал человека – всё-таки не решен, и думается мне, что еще не скоро он решится. Думается мне, что вообще, когда речь идет о чуде, слово «как» неуместно.
Меня всегда поражает один факт. С одной стороны, гомеровские поэмы очень древние, они написаны во времена, о которых в XIX веке говорили, что они лежат на грани между дикостью и цивилизацией. Но эти поэмы, в которых очень много дикого, потому что, например, люди там едят руками полусырое мясо, – до какой степени эти поэмы нравственны. До какой степени в них глубоко раскрыт образ человека трудящегося, человека, любящего этот труд, человека, который дорожит миром, бережет мир по одной только причине: он чувствует, что в этом мире повсюду разлита красота. Красота, которую он, этот древний человек, называет божественной. И в этом смысле гомеровские тексты, особенно тексты о мире, о природе, о красоте мира, внутренне близки первым главам книги Бытия, первым главам Библии. Они и современны друг другу, и по духу они друг другу очень близки. Не случайно, наверное, поэтому святитель Григорий Назианзин (Григорий Богослов), который был очень большим и ярким поэтом, лирические свои стихи о жизни, о смысле жизни, о своей душе писал не только гомеровскими гекзаметрами, но и языком Гомера, используя и лексику, и грамматику этого древнейшего и ко времени святителя Григория уже наполовину забытого эпического греческого, который к тому времени насчитывал уже почти полторы тысячи лет истории.
Да, не только Храм был разрушен, но были разрушены и те сооружения, о которых говорится у Гомера, были разрушены и десятки, сотни, тысячи, наверное, других храмов. Другое дело, что нельзя поэтому говорить, что труд их строителей был безблагодатен. Нет, конечно же. Что же касается труда строителей Вавилонской башни, то в основе этого строительства лежала гордыня и желание возвеличить себя. Значит, здесь труд оказался жертвой человеческого разума. Понимаете, здесь, в этом событии, в Вавилонском столпотворении, диктатура разума над трудом исказила благодатность труда.