Бесконечная река

Это был самый крупный экземпляр из когда-либо виденных. Впрочем, Панин мог пересчитать встречи с местным уникумом по пальцам здоровой руки. Должно быть, старый, матерый и совершенно выживший из ума. Несложно выжить из того, что изначально в дефиците… Шерсти на нем почти не оставалось, так, жалкие клочки серого меха между броневых пластин, более сходных с выщербленными плитами какой-нибудь античной развалины. Рога стерлись от частого употребления едва ли не под корень, относительно целым выглядел лишь правый передний бивень, сообщавший облику монстра неуместно комичную асимметрию. Броня на лапах давно и безнадежно отслоилась и теперь торчала во все стороны, как болезненное архитектурное излишество. Башка, точнее — бесформенный морщинистый купол, попущением творца прилаженный спереди, склонялась под собственной тяжестью почти до земли, и при всяком неудачном шаге приотверстая нижняя челюсть оставляла в траве неровные борозды. Не упуская при этом прихватить пучок-другой. Где-то там среди бородавок и складок толстенной, будто про свинцованной, кожи предполагались глаза… если они вообще там были.

Панцеры не бегали. Они были достаточно громадны, чтобы с каждым шагом преодолевать то расстояние, на какое иному обычных размеров существу понадобилось бы пуститься вскачь.

Окрестный лес исчезал, вместе с ним пропадал и весь горизонт, потому что все видимое пространство занимала собою, активно распространяясь во всех измерениях, уродливая серая туша.

К тому моменту, когда Панин вышел из оцепенения, вызванного апокалиптическим зрелищем, панцер без натуги одолел расстояние от опушки до озера и тормозить явно не намеревался. Вряд ли он принимал в расчет или хотя бы замечал невольную помеху в образе сидевшего по горло в воде высшего мыслящего существа, венца мироздания.

Нужно было просто уйти с дороги.

Панин со всем проворством, на какое был способен, запрыгал в сторону, отталкиваясь от ослизлого дна обеими ногами сразу.

Когда он с ужасом понял, что не поспевает, то попытался плыть. Полуторарукий пловец — всегда легкая добыча.

Панцер с разгону вступил в озеро передними лапами. Водная гладь расселась, как море перед пророком. Волна липкой грязи накрыла Панина с головой, перевернула, накормила всякой мерзостью и обратным ходом вышвырнула на поверхность.

Беспорядочно молотя конечностями, шумно отплевываясь и пытаясь проморгаться, он не сразу понял, что очутился вовсе не там, где желал бы себя обнаружить в такой момент. Провисшие свинцовые своды в каких-то жалких дюймах над головой были утробой панцера, из глубин которой доносились жуткие, почти технологические звуки, словно там внутри тяжко проворачивались колоссальные шатуны, кривошипы и что там еще бывает в древних механизмах. А шершавая колонна дорического ордера, с мутулами и дентикулами одновременно, за выступы которой Панин прямо сейчас инстинктивно цеплялся, чтобы не захлебнуться окончательно, являла собой одну из конечностей чудовища.

Панцерфауль пил.

Это выглядело так, будто он перемещал содержимое водоема внутрь себя. Сопровождая сие действо оглушительным чмоканьем, отфыркиваясь и вздыхая порой с печалью достаточной, чтобы объять все горести и скорби этого мира.

Озеро мелело на глазах.

Дивиться было нечему: какое там озеро… застоявшаяся с прошлого дождика вонючая заросшая лужа.

Панин зажмурился и перестал дышать. Так было даже легче, не нужно было впускать в легкие сложносочиненный смрад взбаламученной жижи и нависавших панцеровых телес. Едва только пятки уперлись в скользкую твердь, он отпустился от избавительного столпа и мелкими шажками, стараясь не производить никаких возмущений в окружавшей среде, двинулся на сушу. Вряд ли панцер при столь внушительных габаритах был излишне чуток к внешним раздражителям… К хвосту заскорузлые своды ощутимо понизились, и Панину пришлось пригнуться, чтобы не расцарапать затылок о шероховатую костяную броню.

В чреве монстра бурлило и грохотало. «Только бы не вздумал прилечь…» — подумал Панин, огибая заднюю конечность и с разумным ускорением выбираясь на простор.

Его опасения не оправдались. Но лишь отчасти, причем обнаружили неоправданный оптимизм.

Насосавшись вволю, панцерфауль счел, что неплохо было бы и облегчиться. И без промедлений осуществил свое намерение.

С безудержным криком Панин в последний миг как-то ухитрился избегнуть злой участи. Сломя голову, едва ли не четвереньках, отбежав на безопасное расстояние, он мог лишь беспомощно наблюдать, как центнеры инопланетного дерьма рушатся на то место, где, затоптанные и раздавленные, но еще сохранявшие иллюзорный шанс на хотя бы частичную невредимость, пребывали комбинезон, пищеблок и прочая поклажа. То есть все, что даровало Панину пусть слабую, но надежду на выживание.

— Да ты же сволочь!.. — остервенело заорал Панин.

Панцерфауль тяжко вознес страховидную башку над лужей и с трудом развернул в сторону звуков, оскорблявших его слух:

— М-мм?

Панин присел. Притворился кочкой. Учитывая его состояние, это было нетрудно.