Бесконечная река

Еще один день пути. Еще без малого двадцать миль по лесистой поверхности планеты Царица Савская.

Панин все же пытался вспомнить, кто был тот друг, что однажды в прежней жизни выдал столь несуразное определение сна. В памяти водили хоровод плоские черно-белые лица, за которыми не возникало никаких биографий и имен. Панин отдавал себе отчет, как сильно он деградировал в своем отшельничестве. Время приливными волнами подмывало его накопленное прошлое, обрушивая и унося прочь целые пласты символов и событий. Ничего с этим не поделать. Такова была цена одиночества. Вряд ли утраченные воспоминания имели шанс пригодиться ему еще когда-нибудь. Давно, в самом начале нового бытия, случалось, что мелкий фрагмент распадавшейся мозаики внезапно оборачивался болезненной занозой в мозгу, требовал к себе внимания, лишал покоя, зудел и нарывал. Как звали этого человека?.. Что там была за улица?.. В каком городе?.. В каком мире?.. Когда?.. До того или после?.. По первости Панин страдал и мучился, пока утраченное воспоминание не возвращалось, избавляя от терзаний. Потом научился не обращать внимания, отвлекаться на что-то более существенное. Какой-то человек на какой-то улице в каком-то городе. Информации более чем достаточно.

А еще позднее занозы перестали его беспокоить. Должно быть, мозаика распалась вовсе.

Панин шел и размышлял в такт шагам о том, что память еще не делает человека человеком. Возможно, она сообщает ему уникальность. В мире, где одновременно обитают миллиарды людей, это качество имеет значение. На Царице Савской он был уникален по определению. Здесь у него не было конкурентов, не с кем его было спутать. В конце концов, он не сошел с ума, как сильно и обоснованно опасался. Не разучился читать, не утратил дар речи. Хотя, вероятно, почти лишился голоса. Наверное, для тренировки голосовых связок следовало бы петь, коль скоро разговаривать вслух казалось опасным для рассудка. Но момент был упущен: нужно было делать это на корабле, а не посреди первозданного чужого леса.

Затем его мысли переключились на грядущий ночлег. По самым скромным подсчетам ему предстояло около сотни таких ночлегов, и нужно было выработать какое-то универсальное решение для безопасности. Этим тоже надо было озаботиться на корабле, а не импровизировать на ходу.

Чем больше Панин склонялся к выводу, что затеянный им поход есть чистой воды авантюра, то есть предприятие совершенно чуждое его уравновешенной натуре, тем существеннее требовались усилия, дабы разогнать обуревавшие его призраки сомнений.

Ночь застала его посреди очередной прогалины, на сей раз особенно пространной. Почти бегом Панин достиг леса, бесформенной лохматой массой упиравшегося в темно-синие высокие небеса. Удалился от опушки насколько достало терпения.

И только тогда сообразил, что паниксы так и не вернулись.

«Это будет долгая ночь», — подумал он безрадостно.

Мелкий враг

Судя по всему, Панин оказался излишне оптимистичен. То есть ночь никуда не делась и была действительно очень долгой и непроглядно темной, и лес зловеще притих на какое-то время, а затем вдруг наполнился странными, никогда прежде не слыханными, совершенно чужими звуками, которым не было места днем. Высоко над головой что-то деловито копошилось в листве и никак не желало угомониться. Со стороны опушки прилетал резкий истерический хохот, прерываемый стуком твердого о мягкое, как если бы невидимые атлеты вдруг затеяли посреди ночи состязания в борьбе, и сильный борец раз за разом швырял слабого оземь, сопровождая свои успехи взрывами неконтролируемого злорадства. Совсем рядом трава вдруг расступалась с треском рвущейся бумаги, чтобы тут же и с тем же треском сомкнуться, в ней творилось что-то нехорошее и нехорошим заканчивалось. Большая тяжелая тень, темнее самой ночи, проплыла над деревьями, распространяя вокруг себя акустическое трепетание где-то на самой границе инфразвука. Жесткое крыло смазало по лицу. Что-то легкое и быстрое взбежало по ноге, спрыгнуло на дерево и ускакало кверху Панин сидел в развилке крепких ветвей, поджав конечности, увечной рукой прижимая к себе свой нехитрый скарб, а здоровой стиснув мачете. Он понимал, что толку от такой защиты будет немного, и потому почти не дышал, совсем не шевелился и умирал от ужаса с каждым новым шорохом, стуком и вскриком.

И когда всякая надежда окончательно оставила его, ни на единый миг не сомкнувшего глаз, верхушки крон обрисовались светлым на темном, бездонный колодец тьмы над головой наполнился голубизной и обернулся погожим утренним небом.

Паниксы не могли уйти просто так и бросить его на произвол судьбы. Что-то их спугнуло. Например, затаившийся в листве фледермантель. Который по природной своей разборчивости расценил человека как блюдо сомнительных гастрономических достоинств. Или еще какая-нибудь незнакомая тварь, более высокое звено пищевой цепи.