Бесконечная река

Как-то под вечер из чащобы вышла еще одна компания. Четыре паникса — трое молодых и один вполне зрелый, хотя и не такой грузный, как Вожак. Расположились напротив, прилегли, сыграли в затяжные гляделки. Без грозных перформансов, без недоброго зубоскальства на публику, вообще без единого звука. Если не считать нескольких коротких взглядов, украдкой брошенных пришельцами в сторону Панина. Тот готов был поклясться, что в лиловых звериных глазах начертана была зависть… Потом его спутники в полном составе поднялись и величаво удалились в сумрак, за ними радостной вприпрыжкой унеслась пришлая молодежь. Оставшийся в одиночестве взрослый паникс-чужак медлительно, боком, смущенно отводя башку, придвинулся поближе и снова прилег. «Тебя оставили присмотреть за мной? — участливо спросил Панин. — Сами ушли развлекаться? Но ведь и мы найдем, чем себя занять, не правда ли?» Он дерзко запустил пальцы в голубую шерсть. Могучее тело дрогнуло под его рукой… обмякло и завибрировало внутри. «Что же все это значит? — думал Панин, а сам старательно оглаживал паникса со лба через загривок до самой холки, теребил лопухи-уши, скреб под горлом. — Нет, не то… Как мне удалось?!» Да, да, он помнил, тщеславие есть порок. Но другие объяснения случившихся метаморфоз не шли в голову.

Эту ночь провели ввосьмером, а ранним утром, покуда Панин еще спал, чужаки с бесшумной деликатностью сгинули по своим делам.

…Минула вечность. Панин начисто утратил всякое представление о целях неспешного странствия. Словно в тумане возникали в его мыслях несбыточные мечты о давно утраченных удовольствиях: выпить чашечку грузинского чая… вымыть свалявшиеся волосы… смахнуть с лица дикую шерсть… полежать на чем-нибудь мягком и ровном… В подобных сладостных грезах он вдруг обнаружил, что впервые за все эти дни опередил паниксов, и даже Сторож отчего-то не стал его обгонять. К счастью, новизна впечатлений заставила его сбавить ход.

Троица лежала на траве в некотором отдалении и взирала на него с выжидательным любопытством.

— Эй, что случилось?

Ответа, разумеется, не последовало.

С замиранием сердца Панин оглянулся.

В кругу поваленных мертвых деревьев, но почти целиком укрытый от стороннего взгляда молодой порослью, стоял космический транспорт. И стоял, как видно, немалый уже срок. В просветах между стволов его броня отливала инородной морозной синевой.

— Но это… не мой корабль! — выдохнул Панин и осел на подкосившихся ногах.

Лохматая морда легла ему на колени.

«Разве не этого ты хотел?» — читалось во взоре Сторожа. Панину показалось: еще мгновение, и голубой зверь недоуменно пожмет плечами: мол, извини, если что не так.

Другой корабль

То был не корабль в полном смысле слова, а спасательная капсула. То есть космическое транспортное средство с ограниченными возможностями. Что она здесь делала, можно было только догадываться. Или выяснить, проникнув внутрь.

— И что прикажете мне делать с этим? — горестно вопросил Панин.

Спустя минуту он осознал, что адресуется в пространство. Или к самому себе. В любом случае на конструктивный совет рассчитывать не приходилось.

Пока он вздыхал, переживал и мысленно сетовал на горькую судьбин); паниксы сочли свою миссию исполненной и, не дождавшись изъявлений признательности, потихоньку исчезли.

Теперь он вновь был предоставлен лишь собственной участи.

Капсула — не его корабль. Вообще не корабль. С этим следовало смириться. Но за убежище сойти она вполне могла. Хотя бы на время, пока он отойдет от переживаний, соберется с разбредавшимися мыслями и решит, как поступать дальше.

Пройти сквозь «заговоренный» люк он должен был без проблем. Это был всего лишь биологический фильтр, готовый впустить в шлюзовую камеру человека, собак); кошку… На панинском блимпе люк являл чудеса толерантности даже к паниксам, хотя для этого пришлось повозиться с настройками.

Было бы здорово найти там все, о чем Панин мог лишь мечтать. Душ, пищеблок… мягкое ложе.

А еще капсула могла подняться на орбиту.

Нет, нет… это было бы слишком прекрасно, рассчитывать на такие подарки он был уже отучен.

Обдираясь о сцепившиеся в дикий плетень ветки, неловко перебираясь через прогнившие стволы, Панин добрался до люка. Ни о чем особо не думал, не бормотал под нос благоприятствующих мантр и не соблюдал примет. Даже на сей раз не зажмурился. Протянул руку и просто толкнул перепонку.

— Добро пожаловать на борт, доктор Зельдович… — с воодушевлением продекламировал прекрасно поставленный женский голос. И сразу же поперхнулся. — Гм… прошу прощения… Являетесь ли вы членом экипажа миссии «Реконкиста»? Если нет, назовите свое имя, чтобы я знала, как к вам обращаться.

Панин сидел на идеально чистом, прохладном полу тамбура, привалившись к ребристой стене, и бестолково размазывал неуправляемые слезы грязной рукой по грязному лицу.

Он тысячу лет не слышал ни одного человеческого голоса, кроме своего. И уже забыл, насколько прекрасен женский голос. Хотя бы даже и синтезированный.

— Excusez-moi?[2] — с удивлением спроста бортовой когитр. — Вы в порядке? Могу ли я чем-то помочь?