Бесконечная река

— Здесь должен быть маяк, monsieur, — упрямо возразил когитр. — По собственным информационным каналам я была уведомлена о полной реализации программы миссии…

— Я уничтожил ваш маяк, — проворчал Панин, кусая губы. Он уже знал, чем закончится этот диалог. — Много лет назад, когда падал на планету после аварийного выхода из воронки.

После долгой паузы когитр осторожно произнес:

— Могу я полюбопытствовать, зачем вы совершили этот чрезвычайно необдуманный акт?

— Это не я, — ответил Панин, криво усмехаясь. — Это мой бортовой когитр таким образом защищался от внешней агрессии при помощи бортовых фограторов.

— И est fou, — сказал когитр. — Да он спятил.

— Точно, — согласился Панин.

— Весьма сожалею, — сказал когитр. — Но сигнал капсулы недостаточно силен, чтобы привлечь внимание Звездного Патруля.

— Неужели? — с громадной иронией осведомился Панин.

— При прочих равных условиях, — продолжал когитр, — сохранялись некоторые шансы на случайный успех. Но близость к гравитационной воронке Инфундибулум Корви 215 сводит упомянутые шансы к бескомпромиссному минимуму. Наш сигнал не в состоянии пробиться сквозь создаваемые воронкой помехи.

— Кажется, я уже говорил, что ничего не выйдет, — напомнил Панин.

— Формальная логика требует, чтобы на сей раз я с вами согласилась, — сказал когитр, сообщив своему голосу несколько больше печали, нежели требовалось.

Панин не отвечал. Он сжимал между ладоней чашку с остывшим кофе и мысленно повторял все ту же проклятую фразу, которая понемногу возвращала себе утраченный смысл.

— Хотела бы напомнить, — тактично заметил когитр, — что мы все еще набираем высоту. Возможно, вы желаете изменить свои намерения и вернуться на поверхность планеты?

— Нет, — сказал Панин тусклым голосом. — Ни за что.

— Но дальнейшее развитие событий может угрожать вашему благополучию…

— Ерунда. Что может быть хуже того, что уже случилось?

— Excusez-moi?

— Рашель, я не вернусь на планету. Никогда. Понятно?

— Да, monsieur.

— Поэтому мы идем в жерло воронки. Как бишь ее… Инфундибулум Корви.

— Excusez-moi?

— Да что ты заладила…

— Мне непонятен ваш приказ. У вас есть какой-то план?

— Нет, Рашель.

— C’est le suicide! Это самоубийство!

— Да, Рашель.

— Но самоубийство — всегда самая плохая идея…

— Знаю, Рашель.

— На вашем месте я все же…

— Заткнись, Рашель.

Инфундибулум Корви 215

Он должен был признать, что все его поступки последних дней выглядели как неловкие попытки самоубийства.

Да, он устал. Однообразное существование без надежды на перемены кого угодно может вывести из душевного равновесия. В подобном состоянии ничего так не хочется, как творить какие-нибудь ужасные глупости. В наивном расчете любым способом сменить картинку за окном. На что угодно, хотя бы даже на сияющую точку в конце туннеля.

Панин сидел в пилотском кресле, вцепившись пальцами здоровой руки в подлокотник, и пытался удержать вместе лоскутки расползавшегося сознания. Он уже дважды падал в гравитационную воронку, но довольно давно, и потому нетвердо припоминал, чем это обернулось для него самого. Зато он прекрасно помнил, чем закончилось фантастическое путешествие для корабля. Рашель об этом, разумеется, знать не могла, ее сетования до самого последнего мгновения сводились к попыткам вернуть своего нечаянного пассажира в лоно благоразумия. Как только воронка, невидимая на экранах, но ясно обозначенная на лоции зловещим завихрением изогравов, всосала капсулу, звенящий от обиды женский голос оборвался на полуслове и умолк навсегда.

На сей раз все случилось иначе.

Время остановилось. Но пришли в движение те сущности, от которых меньше всего ожидалась какая-либо подвижность.

Свет отделился от всех поверхностей, куда он падал, и завис в некотором от них отдалении плотными хлопьями не то чрезмерно слежавшейся пыли, не то слишком грязного снега. При желании можно было потыкать в него пальцем. Панин немедленно обнаружил в себе таковое желание, но не смог пошевелить ни единым членом. Движение само отклеилось от его несуществующей правой кисти и вихрем желто-красно-лиловых силовых линий двинулось по очерченному в мыслях направлению. Предметы, переборки и панели — решительно все внутри капсулы сделалось безжизненно-серым и двумерным. Ядовито-розовый цвет его халата красивыми фракталами блуждал от стены к стене, рассыпая снопы искр при столкновении с препятствиями. Аромат кофе материализовался в виде муарового облачка благородных светло-шоколадных тонов с белым инеистым подбоем, что, очевидно, должно было обозначать общую охлажденность напитка. Сакраментальное «excusez-moi» желтым потрепанным мячиком для лаун-тенниса прыгало от пола к потолку и обратно, с каждым отскоком становясь все жалобнее и обреченнее. Иногда его траектория пересекалась с безразличным, неумолимо сползавшим в субконтроктаву «ничего не выйдет», и в точках контакта возникали причудливые семантические химеры, вникать в которые было себе дороже. В темных углах кабинки затаились ночными призраками вытесненные и в то же время самые стойкие иероглифы подсознания: безнадега… острова в океане… home, sweet home…