Бесконечная река

Траектория сближения неотвратимо приводила Панина с его воздушным пузырем к одному из раскрытых люков Двойного Кирпича, и в этой неотвратимости также виден был проблеск здравого смысла. Если между парившими звездолетами и вправду были проброшены незримые транспортные линии, то замыкаться из соображений целесообразности они должны были именно на точках проникновения внутрь корпусов. Поскольку ускориться, замедлиться или иным способом управлять движением Панин не мог, то все, что ему оставалось, это поручить себя заботам здешней небесной механики. И постараться не прозябнуть окончательно до того момента, как это удивительное путешествие в открытом космосе завершится. В тени Двойного Кирпича любоваться было особо нечем. Прямо по курсу, целиком перекрывая собою обзор, вырастал крутой и неоглядный, как горная стена повышенной сложности, корабельный борт. Где-то позади, в космической темноте всех приложимых к ней оттенков черного, от кромешного до слегка разбавленного звездными россыпями, пряталась гравитационная воронка.

Минула еще одна вечность из того безвременья, на какое Панин себя обрек. Теперь он недвижно висел перед овальным, в полтора человеческих роста, люком, внутри которого клубилась тьма, та же, что и снаружи. Ему оставалось сделать короткий шажок, чтобы очутиться на борту чужого корабля. Не произнося при этом никаких высоких слов. Все равно никто бы не услышал, даже если бы вокруг и подобралась сколько-нибудь представительная аудитория.

Поскольку отступать было решительно некуда (от капсулы, верно, остались жалкие металлические лоскутья), он не задумываясь сделал этот шаг…

… И захлебнулся кипящей смолой.

Никакая то была, разумеется, не смола, но газ, что вливался в его очумевшие от ужаса легкие, выжигал дыхательные пути, сводил судорогами мышцы, спазмами вдавливал ребра в грудную клетку, взрывал альвеолы… словом, сеял на своем пути пожар и разрушение.

Еще секунда пребывания в этом аду — и феерическое странствие Панина меж двух галактик можно было бы полагать завершенным.

Зажмурясь, корчась от боли, беззвучно вопя парализованной гортанью, он вырвался из недружественных объятий чужого мира и выбросился обратно в космос. Прямиком в родной, любезный сердцу и легким воздушный пузырь, который, по счастью, никуда не делся и терпеливо поджидал его у порога. Или же возник из ничего по некому недоступному для понимания закону здешнего мироздания.

Меньше всего Панина сейчас заботила природа данного феномена. Он был жив, он снова мог дышать, и слава всем местным богам.

Одно, впрочем, соображение мешало ему в полной мере насладиться возвращением в привычную среду обитания. Там, в наполненных смертоносным газом враждебных пустотах Двойного Кирпича, было memo.

А сейчас он старательно, словно бы впрок, наполнял легкие сухим, консервированным воздухом, из которого опять-таки по необъяснимым спасительным правилам бесследно удалялась избыточная углекислота. Лязгая зубами, исходя мурашками и пытаясь хоть как-нибудь согреться жалкими халатными покровами.

«Мне тепло… — бормотал Панин, как заклинание. — Мне жарко… Я на берегу тропического океана… Горячее синее небо… горячие бирюзовые волны… Я чувствую себя прекрасно…»

Ни черта прекрасного в его ощущениях не наблюдалось.

Когда-то он мог управлять собственным теплообменом. Самовнушением навязывать своему организму любое разумное состояние. Все звездоходы это умеют. Но он слишком долго не был звездоходом. Организм больше не подчинялся его приказам.

Самым краешком глаза Панин вдруг ухватил какое-то слабое движение. Обернулся — тело в условиях почти нулевой силы тяжести раскрутилось в противофазе.

В десятке футов слева и чуть выше, прицепившись бесчисленными лапами к корпусу Двойного Кирпича, сидел Мусорщик. Свободные конечности пребывали в непрерывном, суетливом, как бы нервическом движении: складывались, сызнова расправлялись, алчно потирали одна другую. Стало очевидно, что никакой то был не зеркальный металл: все его члены и само веретенообразной формы тело были изготовлены из чистого хрусталя, а исходивший изнутри холодный белый свет, тысячекратно преломляясь в суставах лап, сообщал некую трансцедентальную гармонию этому творению непостижимого разума или капризу природы, столь же непостижимому.

— Я тебе помешал? — ехидно осведомился Панин. — Ну потерпи, скоро уйду.

Но куда ему было податься? Капсула разрушена, чужой корабль гостеприимством не побаловал…

Зато отступать некуда. Только вперед. Вдоль по дороге с односторонним движением.

И не оглядываться.

Вздохнув, Панин примерился и обеими ногами со всей силой оттолкнулся от обшивки Двойного Кирпича. Приданный его телу импульс по правилу русской рулетки вывел его на совершенно неожиданную траекторию: почти вертикально, свечою вверх.

Перед тем как навсегда распроститься с Двойным Кирпичом, Панин успел сделать еще одно горестное открытие. Обшивка корабля была теплая, даже горячая. Проведя с нею в непосредственной близости каких-нибудь полчаса, он бы наконец согрелся!