Бесконечный спуск

И скоро он обнаружит себя верхом у менгира. Сзади раздается знакомый по сновидению, но в реальности гораздо более грозный звук — это ворота города ударяются о камни. Погоня на этот раз начинается намного раньше, чем в вещих видениях. Комаров не спрыгивает, а скорее сваливается с лошади. Но ссадины не имеют сегодня значения. В подножии проклятой мрачной горы Волчьего града стражники уже мельтешат у ворот, весьма рассерженные, судя по жестам. Они издалека угрожающе машут руками, двое из них со злобой показывают Комарову знаками «крест по шее».

Гору Ликополиса на этот раз накрывает еще более ярая туча, слепяще белая, беременная грозой…

В следующий момент что-то произойдет в воздухе, станет гораздо светлее, птицы оживятся и звонко защебечут в горах и в лугах… Повернувшись к пилону, Комаров увидит, как из-за гор поднимается солнце — очень большое, значительно больше, чем он привык видеть в земной жизни. Еще несколько мгновений — и уже свет утреннего солнца окрасит степь живыми и ласковыми золотыми красками. Теплое золото коснется и менгира, и верхней части пилона. Наяву они точно такие же, как в видениях. Точно такой, как в его вещем сне, и символ отверстого вверх треугольника — который ранее, до своего вещего сна, ни на Земле, ни в городе мучений Комаров не видел.

Кристалл Зерцала

Побег пролегает с запада на восток, от мрачной башни-горы с заключенными в ней страдальцами — к солнцу и небу. Все же свет здесь другой, чем в сновидениях, — что-то небывалое и величественное открывается взору в этой горной заре. Рядом, издавая низкий басистый звук, кружится огромный шмель.

Комаров чувствует нечто небывалое: как будто огонь у него во рту, хотя и не обжигающий, а из пучин его памяти всплывает, еще не членораздельное, не произнесенное, но самое главное открытие. В душе живет собственное зеркало, отражающее солнце. Но трудно отличить зеркало, отражающее огонь от самого огня, сердце — от солнца, к которому оно обращено.

Где-то к самому горлу подступает невиданное чувство — и теперь узник города-лабиринта, вырвавшийся на свободу, смог бы ответить не на три, а на бесчисленное множество вопросов Вопрошающего, если бы они были заданы. И будут-то это уже не ответы на вопросы, а беседа, подобная тем незамысловатым беседам обо всем на свете, что бывают в детстве.

Грозовая туча позади и золотое утреннее солнце впереди наступают друг на друга, прочерчивая над Комаровым резкую грань, рассекающую небо. Край тучи горит как оплавленное серебро. Над горой блистает молния. В этот миг какая-то бережная сила поднимает и выталкивает Комарова как поплавок из воды — он вздыхает полной грудью, наконец-то навсегда прощаясь с тем спертым воздухом и тесным миром, в котором так долго пребывал.

— Куда ты идешь? — как будто слышит он третий нерешенный вопрос в раскатах грома, наполняющих ущелья гор.

Одновременно он находился внутри пилона, в центре круга, сложенного из камней, и в то же время он находится гораздо выше и как будто шире этого места. Без всякого зелья Дуранда он выходит из себя, вырастает из тесной одежки забвения. Его взор и душа уже вмещают в себя вершины и долины, морщины гор, невидимые обычным глазам. Природа пространства меняется — небо, несмотря на яркое солнце, преисполнено звезд. Небо превращается в какую-то призму, в которой все гораздо ближе, расстояния не кажутся непреодолимыми.

— Куда ты идешь?

Он уже явственно слышит это вопрошание, хотя произнесено оно не голосом, а безмолвием. Но на этот раз в нем нет и тени сомнения, а значит, нет и мучительного поиска ответа. Душа расплавлена, готова слышать и слушать, внимать и удивляться…

Он обращен всем своим духом на восток, но при этом видит и то, что на западе, и то, что на севере и юге. То, что под ногами, становится при этом ничтожно малым. Преследователи, которые уменьшаются в размерах, кажутся чем-то вроде мельчайших букашек, каких-то пылевых клещей, копошащихся в сошедших со своих мест поверхностях. Они уже не идут к нему, а бессмысленно барахтаются на брюшках, перебирая микроскопическими ножками, в другой плоскости мироздания, в узком измерении их ограниченного рассудка, а затем и вовсе тают как пренебрежимо малые величины в многочисленных складках тончайшей ткани бесконечно сжимающегося пространства.

— Куда ты идешь?

Комаров уже далек от города страданий и, по всей видимости, огромнее даже и самой горы с древними каменоломнями, подземным озером, пыточными конвейерами, современными лифтами и увенчивающей ее большой грозовой тучи. Он поднялся очень высоко, оставив далеко внизу парящих орлов и пики гор. И в то же время он никуда не убегал, не уходил из того круга камней, в который вступил.