Бесконечный спуск

Оказывается, не его поступки и решения, не его выбор, не ошибки и не подвиги вели к этому итогу. Наоборот, все его дела, как удачи, так и муки, были лишь отсветами отсюда, из кристаллического Зерцала. Теперь как многоочитый орел на раме его волшебного помощника и учителя Комаров видит одновременно множество объемных видеокадров своей судьбы: разбитое зеркало с выпавшим осколком, самого себя в кладовке задыхающимся от слез и соплей, в Ликополисе, тонущем в собственном бессилии, в кошмарных снах, в наивных мечтах, в страхе и в безрассудной удали, в горячке деловых связей, неуемного стяжательства, жестокой борьбы за место под долларовым солнцем и за чиновничью карьеру, в своем упоении от земной любви и борьбы за господство, в своей досаде от неудач, в упорном самозаталкивании себя в ту лунку, где его ждало безумное видение мучителя-палача. В детских кошмарах, в этой ночи, полной опасностей, ложных или неложных страхов, рыкающих зверей, там, где он был малышом, достойным сострадания и утешения… В блужданиях вслепую там, где, как видно отсюда, все было слишком просто, в утрачиваемой связи с тем, на ком и на чем держалась его душа.

Собранные в пучок изначального Комарова блуждания эти не вызывали ничего, кроме улыбки, которую трудно было назвать даже грустной. Нет, это была не грусть — скорее некоторое удивление. И в то же время это было прояснение того, что все пережитое не напрасно…

Кристалл мироздания оказывается единым храмом. И страдания нужны, чтобы занять в нем место, чтобы не сгореть со стыда… Чтобы не явиться туда не готовым, то есть таким, каким он был на глубочайших степенях забвения самого себя…

Ничто не ускользает из внимания теперь. Где-то далеко-далеко он видит четверку отверженных: Великана, Клистира, Шнурка и Анархиста. Каждый из них говорит со своим зеркалом, каждый обращается к нему, к Комарову… Они даже пускают ему в лицо световых зайчиков. Они с надеждой смотрят на него, и в их высохших глазах, глазах трижды клеймленных пройдох, испытавших все пытки, все огни, все сернистые воды, стоит легкая влага, сверкающая как зеркало.

Комаров достиг оси своего бытия и затем пошел по этой оси вверх, так что один полюс, с раздробленной реальностью, оставался позади, а другой полюс, откуда падал свет, ждал впереди.

В молниях, которыми переливается кристальный колодец мироздания, угадываются странные на первый взгляд лики. Да, это не молнии, это родные души протянули руки через невероятную бездну, абсолютно неизмеримую, в которой тонут галактики и вселенные.

— Куда ты идешь?

Перешагнуть бездну или перелететь ее не получится ни на каких крыльях. Только будучи молнией, можно пронзить собой бездну, соединить ее берега. Среди сонма родных лиц он узнал своего Иннокентия, снова как мальчика двенадцати лет. Он машет ему рукой и счастливо смеется. Там и его отец, молодой и сильный, не собирающийся больше умирать и оставлять сына сиротой… В его руке башня пластмассового танка, и он зовет сына на пиршество их духа, на их священную вечерю. Там есть и обиженный им журналист, который после гибели Комарова пришел к Богу, оставил мир и стал схимонахом, молящимся за обидчиков, даже когда они уже осуждены на посмертную скорбь. Там и автор рукописи «Бесконечного спуска» Петр Петрович, с которым Комаров беседовал посредством зеркал. И с которым они будут еще не раз собираться вместе, пить чай и перебирать бисерные бусины человеческой памяти, перелистывать страницы Иной Рукописи, где все разборчиво записано и ничего не упущено.

Там и его вдова со старшими детьми. И они, уж конечно, не держат на него зла…

Он видит и свою прабабушку, которая протягивает ему чашку с парным молоком или квасом… Но кажется, это не просто прабабушка… Нет, этого не может быть… Сквозь ее лицо он провидит лицо двойника, тоже пламенеющее молнией. Уж не сам ли он ждет себя по ту сторону бездны, в маленькой часовне, в отражении глади святой воды в купели, чтобы собраться в то первоначальное целое, которым он был всегда…

Светоносный звездный колодец, куда падал-воз-носился Комаров, был противоположностью ночи. Это был тот бесконечный космос, в котором ночь растворялась без следа… Мир стал ясным, но не перестал быть тайной и загадкой. В сердцевине мира гнездился Некто, Кто всегда знал Комарова — даже до того, как тот появился на свет и открыл глаза. Это гораздо больше, чем даже начало и конец, чем предбытие и послебытие, это тучная почва судеб, плодородная возможность самых разных жизней, в которых Комаров мог быть кем-угодно еще… Все светофоры открыты, все шлюзы готовы принять корабль-молнию, идущую новым курсом к новым берегам. Это было зеркало, Зерцало, но уже совсем другое — он узнавал этого Некто, он тоже предызначально знал Его.

Теперь он вспомнил все: падая и бесконечно спускаясь в бездну, он достиг ее дна, отпружинил и ушел наверх по параболе. Его падение превратилось в полет.