Беспокойный характер

Сережа перевел взгляд на растерянное побледневшее лицо друга. Гоша, не отрываясь, следил за каждым движением Шуры, которая подошла к скамейке и осторожно опустила возле нее стекло на землю.

Потом она вынула из кармана сарафанчика горсть мелких гвоздей, вынесла из квартиры кусок пахучей замазки, похожей на ореховую халву, и небольшой молоток.

Мальчики, не сговариваясь, подошли ближе.

— Ты что хочешь делать? — робко спросил Сережа.

Шура даже не взглянула на него.

— Ведь не ты же разбила, — тихо сказал Гоша, прикусывая по привычке нижнюю губу.

— А кто же? — усмехнулась Шура. Она тряхнула кудряшками и добавила: — Ведь вы не били? Значит это я. Больше некому. Нас было только трое во дворе. Сам ведь мячик не прыгает и не может окна разбить!

Гоша посмотрел на выгоревшие светлые колечки волос соседки, перевел взгляд на ее загорелые руки и отвернулся. Сережа глядел куда-то в сторону.

— Стыдно ведь: дом новый, а в окне уже подушка торчит! — сказала Шура, влезая на скамеечку под окном.

Ребята молчали. Сережа в смущении поднял валявшийся чурбачок, Гоша подобрал брошенную лопату…

Шура продавила подушку внутрь. Вышитая собачонка подмигнула друзьям голубым глазом и скрылась.

В комнате послышались шаркающие шаги, и бабушка Маша подошла к окну.

Она посмотрела на ребят… А потом… Потом улыбнулась… У Сережи стало легче на душе. Гоша покраснел и опустил глаза.

— Бабушка, не сердитесь на нас! — сказала Шура. Мы сейчас вставим стекло. Это мячик нечаянно разбил…

Бабушка понимающе кивнула и тихонечко засмеялась добрым смехом.

— У нас в лагере тоже мячик разбил стекло, — продолжала лукаво Шура. — А наш вожатый Николай Иванович заставил нас самих вставлять. Он нас научил это делать… — Шура уголком глаза взглянула на пристыженных ребят.

Осмотрев разбитое стекло, Шура начала вынимать из рамы осколки. Гоша, неожиданно для Сережи, вскочил рядом с ней на скамейку и протянул руку. Он отколупнул кусочек старой замазки, помял ее пальцами и посмотрел на друга.

— Помогай, Серьга, чего там!

Все трое ребят действовали молча. Рама была очищена. Шура слезла со скамьи, приподняла с земли стекло.

— Пусти, я сам! — отстранил девочку Гоша. — Мы вставим. Это не девчачье дело рамы стеклить. Еще пальцы порежешь. Давай, Серега, молоток, чего стоишь?

Но Шура не выпускала стекла из рук.

— Кто разбил, тот и исправить должен, — заупрямилась она.

Гоша прикусил губу.

— Да это же я разбил! Ну, понимаешь русский язык? Я разбил, я… Разозлился, что девчонка к нам приехала.

— Правда, Шура, это мы… — подтвердил Сережа.

Девочка взглянула сначала на Гошу, потом на Сережу и, не выдержав, рассмеялась.

— Давно бы так! А ну, давайте вместе!..

Стекло было вставлено. Протертое тряпочкой и мелом, оно заблестело и заиграло голубоватыми переливами в ярких лучах солнца.

ОБНОВКА

Уже давно пригнали стадо, ребята разошлись по домам, а Санёк все еще сидел у избы на завалинке и поглядывал в дальний конец деревни — на дорогу. Он ждал отца, уехавшего еще накануне в город по колхозным делам…

Отец приехал поздно, когда в деревне погасли огни, а в темные окна с любопытством заглядывал рогатый месяц.

— Не спишь еще? — спросил отец и лукаво посмотрел на Санька.

— Какое там! Тебя ждал, насилу в избу загнала! — отозвалась мать, торопливо собирая на стол ужин.

Отец крякнул, порылся в привезенных свертках и один из них протянул сыну:

— Держи обновку!

Санёк развернул бумагу. На минуту от радости захватило дыхание.

— Спа… Спасибо! — едва выговорил он и соскочил с постели. Отец привез ему фуражку. Совсем такую, о какой он давно мечтал — с лаковым козырьком и твердым высоким околышем… Черная сатиновая подкладка скользила под пальцами. На самой ее средине серебрилась фабричная марка. Точно в такой же фуражке приезжал из города на каникулы Гриша Новиков, который в прошлом году поступил в ремесленное училище. Такую фуражку носил и тракторист Федя Галочкин.

Санёк подбежал к зеркалу, пригладил торчащие светлые вихры и натянул обновку на голову. — Совсем как Федя Галочкин!.. Санёк от удовольствия даже прищурился и высоко задрал голову. Нехватало только кудрявого чуба, который у тракториста лихо спускался на лоб.

— Балуешь его! — сказала мать и покосилась на Санька. — Зря не таскай; вот осенью начнутся занятия в школе, тогда и обновишь, а то выгорит, — наставительно добавила она, обращаясь к сыну.

Санёк с сожалением снял обновку, погладил лаковый козырек и повесил фуражку на гвоздик у кровати.

В этот вечер Санёк долго ворочался и не мог заснуть, то и дело открывал глаза и посматривал на стену, где в лунном свете поблескивал лаковый козырек. «Достану звездочку и прицеплю, — мечтал он. — А завтра обязательно обновлю». Но утром, как на грех, мать подняла его чуть свет и заставила выгнать на пруд гусей, а когда он вернулся и уселся за стол завтракать, — в окно заглянуло остроносое, загорелое до черноты лицо Пети Уточкина.

— Пошли скорее! — заторопил он. — Новые тракторы пришли. Федя Галочкин уже убежал.

Горка румяных оладий, которые так любил Санёк, осталась нетронутой на тарелке. Обновка также была забыта.