Читаем Бесполезная классика. Почему художественная литература лучше учебников по управлению полностью

Однако сразу становится понятно, что Фетисов дипломатом быть не намерен. По крайней мере в том смысле, который в это слово вкладывает Винокуров. Он вежливо выслушивает главного режиссера, никак не реагирует на маленькую провокацию с забытым отчеством, а потом прерывает беседу. Корректно, но совершенно четко давая понять, что разговор окончен. Фетисов и сам прекрасно знает, что актеры — народ непростой, обидчивый, требующий особого подхода. У него есть свой опыт взаимодействия с ними. Но даже не это важно. Советы ему не нужны, он должен сам все увидеть, почувствовать, понять. У Фетисова своя, личная, траектория движения, которую он определяет сам, основываясь только на собственных ощущениях и руководствуясь только собственными мотивами.

«Текст надо знать»

И вот новый режиссер буквально врывается в труппу. И на первой же репетиции делает все, чтобы наломать как можно больше дров.

— Значит, Алла?..

— Романовна.

— Алла Романовна идет тебе навстречу. Только обязательно с текстом.

— Мы тут строим мизансцену?

— Я не знаю, как это у вас называется. (Артисты переглядываются.)

— *Вздыхает* Понятно.

— Ну что вы там ищете? Давайте-давайте-давайте, черт побери!

— «Черт побери», текст.

— Текст надо знать! Пошла Алла, пошел Треплев навстречу! Давайте-давайте-давайте, с текстом!

Конечно же, он знает, что такое мизансцена, но он отмахивается от этого слова, потому что сейчас оно не имеет значения. Потому что та самая Алла… Романовна пытается показать, что она кое в чем разбирается и понимает процесс. А Фетисову не нужна демонстрация и формальные знания. Ему нужна игра, понимание, вовлеченность! И он гонит актеров, как Заречная гнала лошадь, чтобы успеть к началу треплевской постановки.

— Я не опоздала? Конечно, я не опоздала.

— Нет, нет и нет.

— Весь день я беспокоилась, мне было так страшно: я боялась, что отец не пустит меня.

— Дальше, дальше. *Отвлекается на отдаленный смех.* Тихо там, в радиорубке! Простите (актерам).

*Снова отвлекается.* Идет репетиция! Дальше (актерам).

— Красное небо, уже начинает восходить луна. А я гнала лошадь, гнала.

— Да, в самом деле, пора уже начинать. Надо идти звать всех. Ну а здесь реплика дяди.

— Будет тебе дядя, нет щас дяди. Я должен посмотреть всех ваших артистов.

Еще немного и его можно принять за блаженного. Но на самом деле Фетисов абсолютно погружен в материал, он знает и видит, как должно быть, пусть даже и импровизируя кое-где на ходу. В какой-то момент начинает цитировать пьесу, которую, уже очевидно, выучил наизусть всю. Режиссер колдует. Того же он ждет и от актеров, но они этого еще не понимают. В какой-то момент Фетисов пытается сыграть в дипломатию, как ему рекомендовал Винокуров, но это выше его сил, потому что он не может врать. При этом режиссер предельно корректен, и резкость его фраз не означает оскорбления.

— Нас вы уже посмотрели?

— Вас да, посмотрел.

— Ну и как?

— Что-то больше понравилось, что-то меньше.

— *Смеются*

— А хотите откровенно? У вас у всех такие скучные лица на сцене. У всех! Вот у вас, например. У вас, Алла?..

— *Вздыхает* Романовна.

— Алла Романовна. Вот у вас ведь такое милое, доброе, живое лицо. Сейчас! А в сцене всегда выражение такой брезгливой скуки — почему? *Передразнивает* «Красное небо, я гнала лошадей…» «Я гнала их, гнала! Мое сердце летело сюда, к озеру, как чайка, мое сердце было полно вами!» — вы же тут целуетесь с ним.

— Я не понимаю, она что, его здесь любит?

— А, да, ты любишь меня, ты меня любишь, понимаешь?

— Любит! Любит! Она всех любит!

Фетисов знает свое дело, он по-настоящему увлечен. Способен задать нужный ритм и темп. Но нужно понимать, что актеры попасть с ним в резонанс смогут не сразу. И не все.

Раскачать болото

Перейти на страницу:

Похожие книги

Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Дракула
Дракула

Настоящее издание является попыткой воссоздания сложного и противоречивого портрета валашского правителя Влада Басараба, овеянный мрачной славой образ которого был положен ирландским писателем Брэмом Стокером в основу его знаменитого «Дракулы» (1897). Именно этим соображением продиктован состав книги, включающий в себя, наряду с новым переводом романа, не вошедшую в канонический текст главу «Гость Дракулы», а также письменные свидетельства двух современников патологически жестокого валашского господаря: анонимного русского автора (предположительно влиятельного царского дипломата Ф. Курицына) и австрийского миннезингера М. Бехайма.Серьезный научный аппарат — статьи известных отечественных филологов, обстоятельные примечания и фрагменты фундаментального труда Р. Флореску и Р. Макнелли «В поисках Дракулы» — выгодно отличает этот оригинальный историко-литературный проект от сугубо коммерческих изданий. Редакция полагает, что российский читатель по достоинству оценит новый, выполненный доктором филологических наук Т. Красавченко перевод легендарного произведения, которое сам автор, близкий к кругу ордена Золотая Заря, отнюдь не считал классическим «романом ужасов» — скорее сложной системой оккультных символов, таящих сокровенный смысл истории о зловещем вампире.

Брэм Стокер , Владимир Львович Гопман , Михаил Павлович Одесский , Михаэль Бехайм , Фотина Морозова

Фантастика / Ужасы и мистика / Литературоведение