Бесславные ублюдки, бешеные псы. Вселенная Квентина Тарантино

Однако Александеру Орделле не нужно обращаться к политической философии Агамбена, чтобы доказать, насколько ярко «Джанго освобожденный» иллюстрирует современную политику телесности как таковую. В этом отношении, если рассматривать кино на символическом и метафорическом уровне, споры о том, насколько картина соответствует историческим реалиям, просто перестают быть уместными: «Оставляя вопрос о своей исторической точности в стороне, „Джанго освобожденный“ связывает прошлую политику пространства с сегодняшними пространственными стратегиями»[341]. Ключевым и наиболее ярким образом в фильме Орделла считает «ниггера на лошади», который, кстати, встречается в кино дважды — первый раз, когда Джанго въезжает вместе с Шульцем в небольшой городок, а второй — когда герои появляются в имении Кэлвина Кенди. В последнем случае именно чернокожий Стивен произносит то, что до сих пор никто не произнес: «Что этот ниггер делает на лошади?» Таким образом, «„ниггер на лошади“ в „Джанго освобожденном“ показывает, что цвет кожи, тело и пространство связаны между собой самым тесным образом. Цвет кожи часто становится маркером различий и обнаруживает политику идентичности субъекта и связанными с нею процессами»[342]. Орделла полагает, что наши представления о телесных и интимных пространствах, существовавших в прошлом, в историографии, художественной литературе и популярной культуре в целом могут приоткрыть тайну о том, как устроены наши пространства сегодня, а не то, какими они были вчера или сто пятьдесят лет назад. В конечном счете образ «ниггера на лошади» становится символом того, что в определенном отношении наши тела всегда находятся и в пространстве, и одновременно вне его, потому что, «хотя их и можно коммодифицировать или адаптировать, они все равно всегда остаются упрямыми, беспорядочными и неподатливыми»[343].

Представления Спека о том, что в «Джанго освобожденном» существует критика капитализма, находят свое отражение в очень любопытном, но весьма спорном эссе Уильяма Брауна. Сначала Браун отчаянно пытается вписать «Джанго освобожденного» в контекст критики капитализма, призывая на помощь Карла Маркса. Исследователь устраивает небольшую экскурсию в социальную философию Маркса, но затем оговаривается, что, разумеется, прямых отсылок к Марксу в фильме найти нельзя, — и было бы странно, если бы он их нашел, — а сам фильм, очевидно, не о глобальном капитале. И поэтому вместо анализа капитала Браун анализирует не Соединенные Штаты как часть глобальной экономики, но исключительно рабство в Соединенных Штатах[344]. И тогда, чтобы найти аргументы в свою пользу, Браун обращается к статье Дэвида Мартина-Джонса, в которой последний пишет, что спагетти-вестерн и классический «Джанго» как представитель субжанра демонстрируют нам, каким образом современный капитал чинит для тех, кто живет в его условиях, бесконечные / неумолимые препятствия, чтобы капиталистическую систему было невозможно преодолеть[345]. Браун, ориентируясь на тезис Мартина-Джонса, раз уж спагетти-вестерн стал критикой капитализма par excellence, вписывает «Джанго освобожденного» в эту добрую жанровую традицию, утверждая, что кино Тарантино «стремится» не только быть фильмом, в котором воспринимают именно то, что в нем показано, — критика капитализма и рабства по форме и по содержанию, — но и вписаться в жанр, который в итоге стал критикой современного глобального капитала[346]. В конце концов, с точки зрения Брауна, «Джанго освобожденный» критикует ту сферу, в которой рабство и эксплуатация были и, возможно, в измененной форме продолжают оставаться основой капитализма, и предоставляет нам возможность реально почувствовать это, а не увидеть с далекого расстояния. Это «может помочь нам стать меньшими эксплуататорами и, может быть, даже „лучшими“ людьми»[347].

Как видим, в том случае, когда исследователи не нападают на «Джанго освобожденного», называя его фильмом для белых и критикуя его развлекательную природу (то есть его клевость), все они в подавляющем большинстве ориентируются на леволиберальный дискурс. Все ученые так или иначе рассуждают в единой логике: «Рабство — это капитализм, капитализм — это плохо, особенно когда капитализм — это рабство; „Джанго освобожденный“ помогает нам понять сущность рабства (и капитализма)». Или в более упрощенной логике: «Рабство — это плохо; „Джанго освобожденный“ нам это показывает». Вряд ли такой подход более плодотворен, чем критика со стороны левых и правых публицистов. Позвольте же мне, наконец, высказать и мою точку зрения.

Диалектика господина и раба