Бесы

Отличие в этом пункте Верховенского от Нечаева можно усмотреть в том, что вездесущий Петр Степанович, являясь в различных городских сообщест­вах, в зависимости от ситуации меняет надеваемые «маски». Если для членов тайной организации он полномочный представитель могущественного загра­ничного ЦК, то в отношениях с губернатором фон Лембке предстает если и не агентом III Отделения, то покаявшимся где-то в высоких петербургских ка­бинетах бывшим революционером, прибывшим в город с неким тайным зада­нием. Именно под этой личиной, разыгрывая с недалеким фон Лембке много­ходовую комбинацию, он «сдает» тому порвавшего с организацией Шатова, и здесь уже в облике гоголевского Хлестакова явственно проступают чер­ты будущего Евно Азефа — провокатора-виртуоза, одновременно готовив­шего покушения на высших чиновников Российской империи и выдававше­го охранному отделению членов ЦК партии эсеров. В образе Петра Верховен- ского, как отметил в 1914 г. С. Н. Булгаков, «Достоевским уже наперед была дана, так сказать, художественная теория Азефа и азефовщины, поставлена ее проблема»[26].

В примечаниях академического ПСС было высказано суждение, что бла­годаря чертам хлестаковщины образ Петра Степановича «резко снижается, предстает в пародийном плане» (Т. 12. С. 174). С этим трудно согласиться. Хлестаковское в Верховенском переосмыслено в «Бесах» и ассоциируется не столько с «приглуповатым» и «без царя в голове» персонажем Гоголя, сколь­ко с хлестаковскими чертами революционного мистификатора Сергея Неча­ева и далее — с зловещим обликом Евно Азефа. Не случайно в исследователь­ской литературе применительно к описанным в романе «Бесы» событиям получило распространение выражение «кровавая хлестаковщина»[27].

Удивляясь присущему Сергею Нечаеву таланту политического мистифи­катора, упомянутый выше адвокат В. Д. Спасович отмечал, что тот «возымел еще в январе 1869 года мысль гениальную, он задумал (живой человек) создать самому для себя легенду, сделаться мучеником и прослыть таковым на всю землю русскую.»[28]. Петр Верховенский в романе «Бесы» провозглашает не­обходимость легенды (и не только о самом себе) в качестве важнейшего «ры­чага», с помощью которого вожди революции смогут «землю поднять» — привлечь к себе и увлечь за собой народные массы. Понимание воздействия легенды на психологию народа — еще один результат «живой науки» Петра Степановича.

Исследователями не однажды указывалось, что в облике Петра Верхо- венского предвосхищены черты Великого инквизитора из романа «Братья Карамазовы»[29]. Демонстрируя «неразрешимые исторические противоре­чия человеческой природы», заглавный герой поэмы Ивана Карамазова го­ворит, в частности, о «всеобщей и вековечной тоске человеческой как еди­ноличного существа, так и целого человечества вместе — это: „пред кем пре­клониться?"». «И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: всё равно падут пред идолами», — утверждает он (Т. 14. С. 230, 231-232). Это тоже вывод «живой науки», используемый Великим инквизи­тором как мощное орудие утверждения им своей абсолютной власти в сози­даемом авторитарном государстве. Знает эту тайну человеческой природы и Петр Верховенский.

Грядущая всероссийская «раскачка» мыслится и планируется им как «управляемый хаос»: «Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, ка­кой еще мир не видал. Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам.» (эти слова Верховенского уже приводились выше). И далее: «Мы пустим ле­генду получше, чем у скопцов. <.> О, какую легенду можно пустить! А глав­ное — новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Ну что в социализ­ме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслы­ханная!» (с. 500). В чем суть замысла Верховенского? В центре скопческой легенды, которую он здесь упоминает, миф о сошедшем на землю боге Сава­офе, воплотившемся в основателе секты скопцов Даниле Филипповиче. Петр Степанович предлагает нечто «получше»:

«Ну-с, тут-то мы и пустим. Кого? — обращается он к Ставрогину.

Кого? — переспрашивает тот.

Ивана-Царевича.

Кого-о?

Ивана-Царевича; вас, вас!

Ставрогин подумал с минуту.

Самозванца? — вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на ис­ступленного. — Э! так вот наконец ваш план» (Там же).

Всеобщая «раскачка», «какой еще мир не видал», должна же ведь когда- то закончиться, на чем-то остановиться. «Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети[30], что хоть они и бунтов­щики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдержи­вающие», — рисует картину подобной же «раскачки» Великий инквизитор, уверенно предсказывая, что тогда-то слабосильные «людишки» и приползут к их ногам и возопиют: «.спасите нас от себя самих» (Т. 14. С. 233, 235). Ибо «нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, — убежден он, — как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться» (Там же. С. 231). Подобным «идолом», кумиром для всеобщего преклонения и должен стать в планах Верховенского Николай Ставрогин.