Бесы

Однако при внимательном чтении текста романа под заданным углом зре­ния вся аргументация Л. П. Гроссмана рассыпается в прах. В главе «Иван-Царе­вич» для Ставрогина, выслушивающего революционные прожекты Петра Сте­пановича, все его откровения — полная неожиданность и новость. «Ну, Верхо­венский, я в первый раз слушаю вас и слушаю с изумлением.» — говорит он Петруше. А затем, пораженный планами собеседника на свою роль в их движе­нии, переспрашивает: «Так это вы серьезно на меня рассчитывали?» (с. 500). Трудно, читая данный эпизод, согласиться, что в романе два этих героя «свя­заны общей революционной работой». О том же, между прочим, свидетельст­вует Ставрогин и в своем предсмертном письме Даше, замечая, что «смотрел даже на отрицающих наших (то есть революционеров-нигилистов. — Б. Т.) со злобой, от зависти к их надеждам»: «.я не мог быть тут товарищем, ибо не разделял ничего. А для смеху, со злобы, тоже не мог <...> потому, что все-таки имею привычки порядочного человека, и мне мерзило» (с. 737)[47].

Несостоятельным оказывается при ближайшем рассмотрении и тезис Л. П. Гроссмана о «блистательной пропаганде» за границей Николаем Все­володовичем своих идей, если трактовать эти идеи в революционном духе. Напротив, Шатов, например, страстно принявший проповедь Ставрогина и признававшийся ему: «.вы насаждали в моем сердце Бога и родину», имен­но под воздействием речей «учителя, вещавшего огромные слова» (с. 318, 317), принимает решение выйти из тайного общества. И если не делает это­го сразу же после общения со Ставрогиным, то лишь потому, как он сам это объясняет, что «не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства». «Но семя осталось и возросло» (с. 317) — и нет в романе более решительного и последовательного противника Верховенского и всей его ор­ганизации, нежели Шатов.

Ставрогин, правда, сам упоминает в разговоре, к величайшему изумлению Шатова, о некоторой своей причастности к тайной организации, но тут же поясняет: «.в строгом смысле я к этому обществу совсем не принадлежу, не принадлежал и прежде и гораздо более вас имею права их оставить, потому что и не поступал. Напротив, с самого начала заявил, что я им не товарищ, а если и помогал случайно, то только так, как праздный человек. Я отчасти уча­ствовал в переорганизации общества по новому плану, и только. Но они те­перь одумались и решили про себя, что и меня отпустить опасно, и, кажется, я тоже приговорен» (с. 313).

Таким образом, Ставрогин в «Бесах», конечно же, не вождь и не руково­дитель революционного движения, на чем настаивал Л. П. Гроссман. Его при­косновенность к тайному обществу — не сущностная характеристика героя, а в большей степени «причуда», обусловленная праздностью и скукой, экс­цесс в ряду других эксцессов уже вовсе не политического характера, которых так много в его биографии. И вполне прав Ф. И. Евнин, подчеркивавший, что Ставрогин в «Бесах» — «фигура не столько политического, сколько этико- философского плана» и его внутренняя сущность «раскрывается до конца не в перипетиях нигилистического заговора, а в сфере более глубокой, по Досто-

49

евскому, — религиозно-нравственной»[48].

Н. М. Чирков определил Ставрогина как «человека-универса», имея в виду свойственную также и ряду других героев Достоевского крайнюю «ши­рокость» его натуры, совмещение в его духовном и душевном мире проти­воположных, полярных качеств[49]. Действительно, Ставрогин представляет собой особую разновидность той категории персонажей писателя, которые (воспользуюсь формулировками из «Братьев Карамазовых») способны одно­временно вмещать в себе две бездны — «бездны веры и неверия», «бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низше­го и зловонного падения» (Т. 15. С. 80, 129). В нем трагически совмещаются жажда религиозного подвига и «необыкновенная способность к преступле­нию»; неимоверная гордыня и самопрезрение, чреватое желанием «смести себя с земли как подлое насекомое» (с. 737); беспредельная сила и патологи­ческое безволие, утрата высших целей, способных вдохновить на применение этой силы. «Трагическая расколотость, безысходные душевные борения — его удел»[50], — констатирует Ф. И. Евнин. К этому необходимо добавить: и истощение души, прогрессирующая «болезнь равнодушия» (Т. 11. С. 15) как последний результат этих безысходных борений. «.Трагедия его, — заключа­ет К. В. Мочульский, — есть агония сверхчеловека»[51].

Приблизиться к уяснению сути религиозной трагедии Николая Ставро- гина в наибольшей степени позволяет рассмотрение взаимоотношений цен­трального героя «Бесов» с двумя другими персонажами, оказывающимися ключевыми для проблематики романа-трагедии Достоевского, — Шатовым и Кирилловым. Нужно вполне определенно сказать, что изъятие из произведе­ния этих фигур, точнее — развиваемых этими героями религиозно-философ­ских концепций, совершенно закрывает для читателей возможность постиже­ния также и загадки Ставрогина.