Бесы

«Если Бог есть, то вся воля Его, и из воли Его я не могу, — косноязычно формулирует свои базовые положения герой. — Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие» (с. 685). Евангельский Христос, по Кириллову, не смог выполнить Свою миссию уже потому, что, обращаясь к несуществую­щему Отцу Небесному со словами: «.да будет воля Твоя», в ответственный момент принятия решения отказывался от Своей воли: «.впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26: 42, 39).

Более сильный и сосредоточенный ум, нежели восторженный Шатов, Ки­риллов, бесспорно, внес существенный личный вклад в разработку теории че- ловекобожества[57]. Но исходная посылка о преодолении трагического атеиз­ма на путях учения о человекобоге, несомненно, была воспринята им от Став- рогина. Можно также предположить, что от него же Кириллов унаследовал и противоречивое отношение к евангельскому Христу. Утверждая, что Тот не выполнил Своей миссии, так как поставил Себя в ложные отношения к несу­ществующему Богу и в силу этого вынужден был «жить среди лжи и умереть за ложь» (Там же), он, тем не менее, любит Христа и преклоняется перед Его «сияющей личностью». Тут вновь обнаруживается общая точка в столь раз­личных позициях Шатова и Кириллова.

Таким образом, будучи неспособным в пределах своей трагически раско­лотой личности освободиться от мучительного бремени «созерцания двух бездн», Ставрогин пытается в других личностях — Шатове и Кириллове — осуществить чаемый им идеал целостности, проецируя в их сознание — по отдельности — свой тезис и свой антитезис, веру и безверие. «.Широк че­ловек, слишком даже широк, я бы сузил» (Т. 14. С. 100), — в отчаянии вос­клицает в последнем романе Достоевского Митя Карамазов. Безуспешно стремясь освободиться от собственной «широкости», Ставрогин предпри­нимает фантастическую попытку «сузить себя» в других, как бы наделяя су­веренным существованием «половинки» своего полярно заряженного миро­воззрения. В конечном счете именно это и имеют в виду исследователи, когда традиционно именуют Шатова и Кириллова «двойниками» Ставрогина.

Двойственность Ставрогина, обусловленная трагической расколотостью его личности, проникает и в морально-эмоциональную сферу героя. Митя Карамазов, рассуждая о человеческой «широкости», прежде всего имеет в виду именно эту область душевной жизни, приводя в пример тех, кто одно­временно лелеет в своем сердце «идеал Мадонны» и «идеал содомский» (Т. 14. С. 100). «Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в кра­соте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества? — гневно кри­чит Николаю Всеволодовичу Шатов. — Правда ли, что вы в обоих полю­сах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?» (с. 326). Став- рогин оставляет вопрос собеседника без ответа. Но в предсмертном пись­ме Даше свидетельствует, что Шатов был недалек от истины. «Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие, — пи­шет он. И тут же добавляет: — Но и то и другое чувство по-прежнему все­гда слишком мелко, а очень никогда не бывает. Мои желания слишком не­сильны; руководить не могут. На бревне можно переплыть реку, а на щепке нет» (с. 736). Две половины этого признания органически связаны между собою и равно важны для постижения сущности Ставрогина. Причем долж­ны быть отнесены не столько к характерологии, сколько к онтологии образа главного героя «Бесов», вновь возвращая читателей к религиозной пробле­матике, к вопросу о вере.

Действительно, если для человека не существует данных в откровениях веры надличностных абсолютов, если единственным абсолютом для него ста­новится собственное Я, а его личность, лишенная связи с Богом, оборачива­ется самостью, то для него в мире оказывается «всё позволено» и «всё рав­но». ВСЁ равно — означает, что безразлично приравнены добро и зло, кра­сота и безобразие, истина и ложь, жертва жизнью ради человечества и самое мрачное злодейство. «Всё равно» и «всё позволено» — это дьявольский со­блазн многих героев Достоевского и одновременно дьявольская же насмешка и проклятие. В Ставрогине автор «Бесов» разоблачает тайну «всё равно», обнаруживая в образе своего героя, страдающего хронической «болезнью равнодушия», что последним пределом «всё равно» является тождество противоположностей «всё возможно» и «всё невозможно». Ибо достиже­ние абсолютного состояния «всё равно», упраздняя по определению вся­кую иерархию ценностей, рядополагая в единой горизонтальной плоскости все ценности и антиценности, тем самым лишает человека и «источников жизни», парализует все стимулы его жизненной активности. В этом состоит одно из важнейших художественных откровений гения Достоевского в рома­не «Бесы».