Бесы

Кульминации эта линия их разговора достигает, когда Лебядкина задается вопросом, где же ее «князь», ее истинный супруг. «Жив ли он? — вскричала она в исступлении, надвигаясь на Николая Всеволодовича. — Убил ты его или нет, признавайся!» А затем изгоняет и проклинает своего гостя: «Прочь, са­мозванец! <.> Гришка От-репь-ев а-на-фе-ма!» (с. 354).

В чем символика этой поразительной сцены? Нет сомнений, что в ней в драматической форме, через вещий бред Хромоножки, нашло выражение представление о «трагической расколотости» Ставрогина, о внутренней не­примиримой борьбе в нем противоположных начал, о чем уже говорилось выше. А также о трагическом исходе этой борьбы, о том, что сегодня Став- рогин — это «живой мертвец», о гибели, об уничтожении героем тех сто­рон своей личности, которые, к примеру, питали надежды Шатова на «подвиг Николая Ставрогина» и т. п.

Но вещий бред «новой Пифии»[66] позволяет также раскрыть и будущее. Прогоняя своего гостя, Марья Тимофеевна прибавляет: «Я моего князя жена, не боюсь твоего ножа! <.> Ты думал, я спала, а я видела: ты как вошел давеча, нож вынимал!» (с. 353). Она действительно спала, когда пришел Ставрогин, и в ужасе проснулась, заплакав, «как испугавшийся ребенок». На вопрос же ге­роя о ее «дурных снах» ответила:«А вы почему узнали, что я про это сон ви­дела?..» (с. 347). Так говорит она в начале их разговора. В конце же, после «ра­зоблачения самозванца», свой сон «про это» Хромоножка уже склонна при­нимать за реальность. И он действительно пророчески отражает реальность, причем не столько реальность Федьки Каторжного, с которым Николай Все­володович, идя к Лебядкиным, не пожелал иметь дела, сколько реальность подсознания героя. В тот момент, когда в безумии своем Марья Тимофеев­на разглядела в нем самозванца, погубившего ее «князя», Ставрогин внутри себя перестал сопротивляться тайной мысли о ее убийстве.[67] А в сцене на мо­сту, когда он с хохотом швыряет готовому к услугам убийце пачку денег, Нико­лай Всеволодович уже вполне во власти своего «демона», хотя еще и не знает окончательно, пойдет ли он «к Федьке в лавочку» (с. 369).

Таков символический смысл эпизода ночного посещения Ставрогиным Хромоножки. Однако символика его имеет еще чисто художественный харак­тер. Ключ к мифопоэтическому аспекту образа Марьи Тимофеевны, а также отношений героини с ее тайным супругом дан в другом, более раннем эпизо­де, рисующем посещение Лебядкиной Шатовым и хроникером.

В этом эпизоде, являющемся одной из самых вдохновенных страниц До­стоевского, раскрывается таинственная связь образа Хромоножки с землей, представленная автором «Бесов» в свете народных религиозно-поэтических воззрений. Монолог героини о ее жизни в монастыре, в котором «юроди­вая духовидица» «разоблачает перед нами, своим детским языком, в симво­лах своего ясновидения, неизреченные правды»[68], привлек особое внимание представителей религиозно-философской критики (Вяч. Иванов, С. Н. Булга­ков и др.). Его интерпретация в значительной степени предопределила общее истолкование ими художественной концепции «Бесов».

Содержащийся в монологе Хромоножки «миф о матери-земле — глубо­чайшее прозрение Достоевского»[69], — пишет К. В. Мочульский. «Мало най­дется во всей мировой литературе огненосных слов, которые созвучны были бы этой нездешней музыкой обвеянной речи»[70], — экстатически восклицает С. Н. Булгаков.

Тема земли — одна из сквозных в позднем творчестве Достоевского. С од­ной стороны, она формируется в недрах «почвеннической» философии писате­ля и глубочайшим образом связана с темой народа, народной России. С другой — получает художественную разработку как тема религиозная. «Кто почвы под со­бой не имеет, тот и Бога не имеет» (Т. 8. С. 452), — говорит в «Идиоте» князь Мышкин, утверждая сакральное значение родной земли. Богоборцы Достоев­ского «всегда виновны в оскорблении этой святыни»[71], — указывает К. В. Мо- чульский, напоминая слова Сони Мармеладовой Раскольникову: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй <.> землю, которую ты осквернил.» (Т. 6. С. 322). Здесь же указан и путь искупления греха. «Чтоб из низости душою / Мог подняться человек, / С древней матерью-землею / Он вступи в союз навек» (Т. 14. С. 99), — скандирует Митя Карамазов шиллеров- ские строки. Всё это очень близко тому, что мы находим в романе «Бесы».