[326] К спиритизму как мистическому учению о связях земной жизни с загробным миром и одновременно практике общения с душами умерших людей через посредство медиумов — лиц, одаренных особой, таинственной силой, Достоевский относился двойственно. Он проявлял последовательный интерес к самому явлению спиритизма, безусловно верил в субъективную честность знакомых ему спиритов (А. Н. Аксаков, Н. П. Вагнер, А. М. Бутлеров), сам участвовал в их сеансах, но решительно отвергал мистическое содержание спиритизма, его проповедь в качестве «новой религии» (подробнее см.: Тихомиров Б. Н.
Достоевский на спиритическом сеансе: К истории одной угасшей темы в «Дневнике писателя» // Dostoevsky Monographs. СПб., 2013. Вып. 4: Достоевский и журнализм. С. 280-298). П. И. Огородников, затрагивающий в своих путевых записках тему спиритизма, сам характеризует чикагских спиритов как «негодяев, эксплуатирующих легковерных глупцов», но его спутник, студент Я-в, возражает, что «не все спириты принадлежат к этой категории гнусных мошенников» и что среди них есть такие, которые «стремятся к высоким целям доставить счастье человека и сделать из него человека, достойного своего призвания» (Заря. 1870. № 11. Отд. II. С. 29-30). В словах Шатова о том, что они «хвалили спиритизм», очевидно, отразились процитированные слова студента Я-ва, так же как в словах о «законе Линча» отразилось следующее место из записок Огородникова: «Закон Линча — это ужаснейший, но вместе с тем — кто знает Америку, для нее нелишний закон. Именно в некоторых, а особенно западных штатах, разбои сделались так часты и ужасны, что некоторые лучшие и энергические граждане, убедившись в бессилии закона, решились сами положить им предел и избавить население от паники. С этою целью они организовали из себя тайный комитет или суд. Суд этот собирался в тайных местах, в несколько минут клал заочное решение и приговор быстро исполнялся» (Там же. С. 10).[327] Этот эпизод также восходит к путевым заметкам П. И. Огородникова; ср.: «Подостлав под себя мое пальто и облокотившись на подушку, он <.> приметив выглядывавшую из моего сака головную щеточку, вынул ее, повертел в руках, снял шляпу и, небрежно причесав свои волосы, положил ее не обратно, а на подушку. <.> Искренность этой американской бесцеремонности мне понравилась» (Там же. С. 14). По поводу этого эпизода Достоевский 2 /14 декабря 1870 г. писал Н. Н. Страхову: «Огородникову Американец плюнул в глаза, а он пишет: это мне понравилось. Из русского ему нравится, и он с почтением говорит лишь о студенте Я., явившемся в глубь Америки, чтоб узнать на опыте, каково работать американскому работнику» (Т. 29, кн. 1. С. 152-153).
[328] Сурмить, сурмиться — красить, чернить себе волосы (преимущественно брови) сурьмилом — специальной черной краской, имеющей в своем составе сурьму.
[329] По указанию М. С. Альтмана (см.: Альтман.
С. 176-177), этот эпизод восходит к «Сказанию. инока Парфения», любимейшей книге Достоевского; ср.: «Пришедши в Хотьков монастырь, сказал мне иеродиакон М.: „Отче, здесь есть раба Божия, именем Евдокия, от которой многие пользуются советами и наставлениями. Ежели угодно, то идите со мною и посмотрите ее". Я охотно с ним пошел. <...> Много я радовался, что нечаянно Господь показал мне благо- угодную рабу Свою. Вечером игумения позвала нас к себе, и во время вечерней трапезы начали мы говорить игумении, какое она в обители своей имеет великое сокровище. Она же, думая, что мы говорим о другой затворнице, сказала нам: „Да, можно что-нибудь заслужить у Господа: более тридцати лет сидит в затворе". Но когда узнала, что мы говорим о Евдокии, то весьма ее укорила. Сия раба Божия притворяется юродивою и сидит в малом темном чулане, чему уже тогда было 25 лет, в одной рубашке, и власы на голове стриженые» (Парфений. Т. 1. С. 226-227). В личной библиотеке писателя было 2-е издание «Сказания. инока Парфения» (М.: Тип. Семена, 1856). Мемориальный первый том этого издания хранится в Библиотеке ИРАИ, шифр: 1 7/55 (см.: Библиотека Достоевского. С. 126). По свидетельству Н. Н. Страхова, эту книгу писатель взял с собою, уезжая за границу в 1867 г. (см.: Достоевский в воспоминаниях. Т. 1. С. 499).[330] По указанию Л. А. Зандера, «в этих словах мы слышим отзвук церковной молитвы: „всё упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим", или