Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Никита падал перед ней на колени и зарывался лицом в тёплый упругий живот. Она запускала пальцы в его непослушные кудри, прижимала к телу, – и он зацеловывал её до самозабвения, пока весь мир вокруг не вбирался в их мирок и не таял там от жара лобзаний, как снег в лучах весеннего солнца.

Страха уже не было в ней – лишь беспокойство да вечная тревога. Печалили иные заботы: её тошнило, и подрастающий живот портил талию.

Ей очень нравилось, как звучит её теперешнее имя – Натали Борг. Много благозвучнее прежнего, которое она тут же позабыла вспоминать. Как не вспоминала и о тех кошмарных годах, что провела в подвале. Ведь было же – в самом деле было! Была удовлетворена тем своим унылым бытьём и в той яме ещё боялась чего-то лишить себя. Смешно!!! Теперь ей, казалось, в самом деле есть, что терять, но насмешка судьбы в том как раз и состоит, что ты не боишься утраты того именно, что считаешь неотъемлемым как жизнь.

Когда живот заметно округлился, она въехала в свою двухкомнатную квартирку на окраине, о которой так долго мечтали в ночной тиши, а когда опять подступила комом к горлу тошнота, она вошла, ведя мальчишку за руку и придерживая свободной рукой живот, в свежесрубленный двухэтажный дом, с зелёной лужайкой перед крыльцом, с каменными львами на страже. За домом – пруд, полный лягушек, чьи песни предстоит ей вскоре узнать и полюбить, сидя вечерами на скамье в молодом саду за тем прудом и прислушиваясь к звукам ночи, а не едет ли милый домой.

С чем она всё-таки никак не могла свыкнуться, так это с морской болезнью – той тоской, которая гложет и точит всякую морячку, выходящую на пустынный берег, чтобы вглядываться в безнадёжную даль синевы. Поздними вечерами, совершенно озябнув от ожидания и печали, она всегда бывала вознаграждена: её моряк пускай очень поздно, но возвращался из своего далёкого далека. И она прощала ему все свои тревоги. Смывала поцелуями с него пыль и запахи потустороннего мира.

Между мальчиком и девочкой, которых она вынашивала с такой же лёгкостью, как и муж свои планы, она не только научилась, но и полюбила водить автомобиль. Непременно красный и шустрый. Своим пожарником она его ласково звала. И теперь, в страхе, что муж, весь в делах, может охладеть к её весьма изношенному двумя родами и раздобревшему телу, принялась со всей страстью, на которую была богата её щедрая натура, обращать вспять упущенные годы. Третью беременность пресекла на корню, и стала завсегдатаем косметических салонов и всяких тренажёрных залов. Своё тело холить ей было не привыкать.

И если и казалось ей порой, что чувства охладели, то она их разжигала поздними вечерами, как разжигают камин, подбрасывая в топку сухие поленья дров.

Натали вдруг стала задумываться, и страх иного свойства всё чаще и чаще посещал её, пока вовсе не поселился у неё в груди. Однажды она испугалась мысли, и мысль та не хотела отпускать её и пугала посередь белого дня так, что в глазах темнело и сердце заходилось. Она боялась, а не оставит ли он в мыслях её, задвинув в хвост длинной череды всяких неотложных дел. В офис повадилась сама захаживать, а потом просто подкупила секретаршу. Что тут такого?! Зато всегда в курсе дел, чем немало удивляла, порой даже поражая мужа своей осведомлённостью и интуицией. Слава богу, брат Серёга, будучи наивнее пугала в её саду, хотя в разведчики и не больно годился, но в шпионы тоже не нанимался.

Чем больше Натали хорошела, чем моложе и краше казалась себе, чем изощрённее и совершеннее пребывала в страсти, тем всё больше отчаивалась побороть извечную соперницу свою и разлучницу – время. Сама борьба превращалась в страсть. Она кокетничала с собой, представляясь ему любовницей на все возможные лики. Провожала мужа неизменно любимая жена… и встречала любовница. В объятиях любимой изменял он ей – и с ней же. И гарем тот рос и множился, и каждая была не похожа на предыдущую. Никита навещал её в гостинице, где она снимала номер, заказав в ресторане банкет на двоих, летал с ней на край света – и отдавал должное её безумному искусству перевоплощения со всей страстью, на которую только человек способен, а порой – и за пределами возможного. Сумасшествие – безнадёжное, как отчаянная месть, выходящая за грань времени.

Он по-прежнему был верен себе во всём. Погоду кожей чувствовал, а его пульс служил ему верными часами, отсчитывая время, отчего в доме не работал ни один будильник. Смешно сказать, Натали как-то ослушалась его да и прикупила-таки у антиквара очень дорогие старинные часы с кукушкой…

– Кукушка-кукушка! Скажи, да не соври, сколько вековать в любви осталось?

Кукушка прокуковала, да и издохла будто. Опытный часовых дел мастер так и не сумел наладить, недоумевая, в чём тут закавыка, а заподозрив нечистое, умыл руки, спасовав перед таинством неведомого.

На стене, конечно, остались висеть часы с кукушкой, но исключительно – для мебели и в назидание: никогда не задавай кукушке вопросов, на которые сам не знаешь ответа. Частенько Натали поглядывала со злорадством на мёртвый циферблат и грозила кулаком издохшей кукушке.