Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Ой: Рассказывать, собственно говоря, особо и нечего. Приехали спасатели. Вскрыли ножницами его искорёженную машину и извлекли тело. А в груди у покойника что-то тихонько тикает. Но диагноз – с ним не поспоришь: травмы несовместимы с жизнью. А часики тикают, никак не остановятся. Погрузили его на носилки, сунули в машину с крестом красным и в ореоле голубого мерцания на скорой – фьить! Покатили с ветерком по заснеженному шоссе.

Ай: Не отмучился, стало быть, бедолага. Сочувствую. И надолго ли сии страдания выпали?

Ой: Да нечему тут сочувствовать. И что наши страдания земные в сравнении с бесконечностью времени, опрокинувшегося в одно единственное мгновение, когда оно каждому свой особый оскал кажет?! Привезли тело в больницу. Положили на стол. Ждут, когда остановятся часики, а те часики неумолимы. Тикают да тикают, отсчитывая уже бог весть какой удар за ударом. Час миновал, два часа, три часа – ну сколько, спрашивается, можно ждать? Ну и решились на свою беду – освежевали, вскрыв тело да вырезав почку. Пока трепещущая. Видать, кому-то ещё должен остался частицу – своей плоти…

Ай: Безобразие! Но как можно не спросясь?!

Ой: Почему ж не спросясь? Должно быть, спросили. Кто ж теперь прознает? Против он не сказал своего слова. А молчание – знак согласия. Кто-то, стало быть, потопчет ещё чуток нашу грешную землю с его неугомонной почкой в боку.

Ай: Я, кажется, начинаю догадываться – кто именно.

Ой: А Боргу – ему всё уже равно.

Ай: Ну да, и то правда. Чего ж добро закапывать в землю? А черви, что на пир поспешают… – рожа у них бесовым знаком треснет. Перебьются и без десерта.

Ой: Короче говоря, вторую вырезать не успели, как тут в операционную вваливаются какие-то люди с характерными лицами, сверкают ослепительные фотовспышки. Врачам на руки – браслеты, почку – в контейнер, а тело сунули в холодильник, чтоб не протухло, пока будут разбираться, что тут да к чему. Шуму-то, шуму! Гам-тарарам.

Ай: За долгами, может статься, пришли? Борг отродясь всем был должен, да так и не успел вернуть. Хотя и не по своей, понятно, воле.

Ой: Кто ж правду скажет! Мёртвым правда живых как собаке второй хвост.

Ай: Особенно если отчекрыжить от кошки да псу меж ушей пришить, чтоб удобней было за ушами обмахиваться на бегу.

Ой: Ну а за скандалом, в суматохе, не заметил никто, куда контейнер с почкой понесли. Исчез контейнер бесследно. Всякое болтают сведущие люди. Вот так вот мой замороженный и пролежал в холодильнике всё это время как вещдок. Пока судили да рядили – время бежало, для Борга уже совершенно незаметно, как и погода за окном, которую кожей своей он уже никак не мог прочувствовать. Шум, однако ж, поутих, теперь можно и на кладбище схоронить. Ну и концы, как говорится, в землю – закопали.

Ай: Заземлили. Да, не повезло тебе, бедолага.

Ой: Что я? Я тут всякого за это время навидался – разных чудиков повстречал, не помянутых, не оплаканных, да и не схороненных. Вот там беда, так беда!

Ай: Да, задачка-то. И как теперь считать, какой день у тебя девятый, а какой – сороковой?

Ой: А пёс их знает! У меня всегда по закону временному была «двойка». Хронос – мужик добрый: на экзаменах «троечку» кое-как натягивал, за интуицию и точные ответы наобум. Главное теперь, чтоб в небесной канцелярии правильно считали. А то пришьют ещё самоволку! Вовек потом не отмоешься.

Ай: Гляди, кстати, твоего покойничка в гробу уже на руках выносят. В вырытую могилу кладут – землёй засыпают.

Ой: Лишь бы родимого обратно с кладбища не понесли.

Ай: Нет, вряд ли: если во сыру землю закопали, то вроде как глупо откапывать – не понесут уже назад!

Ой: Ну, сам знаешь, в жизни по-всякому бывает.

Ай: Бывать то бывает…

Ой: Глянь-ка!!! Эко мать согнуло?! А вон и брат Серёга шкандыбает…

Ай: Не грусти, братец Ой, ещё день девятый, затем сороковой помаешься – ну и с богом! Прочь с этой земли грешной до лучших, быть может, времён. После высшего суда – в чистилище. В баньке той отпарим все грехи да печали, смоем горести и радости.

Ой: Хочешь – не хочешь, а рано или поздно всё равно ведь возвращаться-таки нам назад, так лучше уж чистыми в младенческом беспамятстве.

Ай: В невинной чистоте помыслов и грёз земных… О!? Гляди-ка, братец Ой, кто к нам пожаловал! Это ж Ёй собственной персоной! И чего, интересно, он забыл тут?

Из озера вышел дух Ёй. Отряхнулся. Подошёл к кусту, вырыл ямку и достал оттуда шкурку. Стряхнул пыль. Шкурка была пегая, с виду долго ношенная. И чуть-чуть мятая. Но Ёй будто не заметил. Одел, подошёл к дереву, запрыгнул на ветку, заняв место с самого краю, рядом с Ай, и болтает тенью как ногами.

Ай: Привет, братец Ёй! Али ты на этот раз сестрица?

Ёй: Как в воду глядел. Нынче я не братец. Мою сейчас хоронить понесут. Так что можете сестрицей меня называть.

Ай: Не Натали Борг ли случаем?

Ой: Она самая!

Ай: Отмучилась, сердешная?

Ой: Какая она тебе сердешная?! Глаза б мои её не видели!

Ёй: То-то, гляжу, вытаращил зенки так, что вот-вот лопнут… Совсем ёйкнутый, что глаз по-прежнему отвесть не можешь, да?!

Ой: Да сама ты ойкнутая!