Без любви, или Лифт в Преисподнюю

– Это была просто шутка. Я имел честь лично объясниться с Казановских-старшим. Ну, приключился, дескать, небольшой казус. С кем по неопытности не бывает? Казановских-старший, скрепя сердце, вынужден был признать правоту моих доводов. Молодой человек счёл, будто это я его изнасиловал, когда никто вовсе не собирался насиловать его. Слава богу, недоразумение разрешилось самым естественным образом. Затем я имел объяснение с молодым человеком, и Руслан принёс мне свои извинения. Мы пожали друг другу руки, по-дружески обнялись… и я почувствовал лёгкий трепет, исходящий от него. Поэтому я принял решение, на правах старшего и более опытного товарища, откровенно обсудить многие стороны интимной жизни…

Раздался второй звонок, а Аркадий Наумыч, будто не слыша, продолжал торопливо оправдываться:

– Кстати, Софья Андревна, а вы знаете, что Руслан Казановских имел не очень продолжительный, но весьма бурный роман? И это после всего того, что он, как сам утверждает, пережил! Причём сразу с обеими сестричками. Кто бы только мог подумать?! Хм, губа не дура. Весьма очаровательные и пылкие создания, впрочем. Одна рыженькая, другая чёрненькая…

– Наслышана изрядно об этих бестиях. Надо будет повнимательнее к ним приглядеться.

– Ну, молод, не опытен, а самомнение – просто через край. Его немножко полюбили, чуть позабавились, а он – едва не изнасиловали. Избалован больно, я так скажу. И нежен, как недотрога. Кто по молодости не питал несбыточных иллюзий?

– Роман закончился?

– Да, Жанна его бросила, а он так распереживался, что после разрыва с Жанной выбросил из сердца заодно и Лёлю. И кто кого, скажите мне, тут насиловал?!

Софья Андреевна, придав лёгкую кривизну банту уст своих, чуть допустила искорки в зелень глаз – и ожила саркастическим любопытством на лице.

– Теперь же, после всего, что случилось с Русланом Казановских, – генерал спешил высловить свои благородные помыслы, – я чувствую себя ответственным за его судьбу.

Она позволила себе лёгкий смешок и говорит:

– Не долее, как три дня тому назад, сей робкий мальчик стоял посреди улицы передо мной на коленях, не стесняясь толпы зевак, каялся и умолял. Он едва не напугал меня своей страстностью.

– Убью! – сжав кулаки, с жаром воскликнул Аркадий Наумыч.

– Это уж как вам угодно будет.

– Могу только представить, что он вам наговорил!

– Нет, не можете. Даже не представляете. Он мечтал о том, чтобы это была я – та, которая пришла к нему в ночи и изнасиловала.

– Он что, совсем с ума сошёл?!

– Я бы так не стала утверждать. Вы знаете, что я в самом деле могу изнасиловать, а иногда именно таким образом и поступаю, когда это считаю для себя полезным. Но насилие претит моим чувствам и противно убеждениям.

– Если я вам по секрету признаюсь, – Аркадий Наумыч пытается вглядеться прямо в глаза ей, – что я тоже мечтал бы, чтоб вы меня изнасиловали, то не обижу ли я вас таким своим откровенным признанием?

– Я подумаю над вашим предложением, – усмехнулась Софья Андреевна, не оставляя ему и намёка на надежду. И вдруг впервые позволила себе волнительные шероховатости в ровном тоне голоса, совершенно бесстрастном до сего мгновения: – Ваш главный враг – вы сам себе и есть.

– Это почему же?

– Если не в состоянии познавать мир, – опять впадая в состояние отчуждённой задумчивости, молвит Софья Андреевна, как будто бы рассуждая про себя, – то хотя бы создай свой собственный убогий мирок и не млей, ежели где чуть что зашебаршит в прошлогодней пожухлой листве. – И вдруг спросила Софья Андреевна: – Ведь вы, генерал, кажется, даже не мечтатель?

– Ещё какой мечтатель, когда думаю о вас!

– Ну, в данном случае, это уже – ваше наказание… – лёгкая улыбка тронула завязь её уст, и Софья Андреевна, очевидно утратив интерес к разговору, обратила взгляд к сцене, задёрнутой бархатным красным занавесом с горчичного цвета подолом. – Впрочем, давайте помолчим. Всё только начинается.

Раздался третий звонок.

В зале воцарилась напряжённая тишина, точно бы все замерли в предвкушении того момента, когда начнёт мягко гаснуть свет. Пауза затягивалась. И Аркадий Наумыч вдруг вспомнил о программке, которую нервно мял в руках, так и не заглянув в неё даже краем глаза.

Но только лишь, поёрзав, разместился с удобством в своём большом мягком кресле и раскрыл программку, как погас свет – и внезапно хоть глаз коли.

– Вот тебе раз! – возроптал от неожиданности Аркадий Наумыч, едва не испугавшись темноты и тишины. И щёлкнул зажигалкой, чтоб в свете дрожащего язычка пламени разглядеть там название спектакля и хоть по верхам, да пробежать глазами колонку с действующими лицами.

– Помолчите, – упокоила его Софья Андреевна, не скрывая раздражения. – И погасите, будьте столь любезны, своё кресало.

– Так темно же!

– Слушайте же: представление началось! Вы мешаете.

– Извините, я не подумал.

– И научитесь вести себя прилично в моём присутствии. Театр – это вам не казарма.

И он смущённо покосился, да и притих. В полуметре не то что лица не разглядеть, а бледное пятно не узришь на фоне горчичного бархата задрапированных стен.