Без поцелуя на прощание

Я чувствую, как мое сердце пропускает удар от восторга. Все эти годы Эйва была права: Нью-Йорк великолепен. Я жажду увидеть больше.

Мы спускаемся в метро. Здесь воняет так, что приходится задерживать дыхание.

Мы хватаем из автомата свои жетоны на одноразовый проезд и торопимся втиснуться в вагон, куда, словно сельдь в банку, набились другие пассажиры. Я внезапно останавливаюсь и дальше уже не бегу.

Мое внимание привлекает молодая женщина, сидящая со скрещенными ногами в единственном спокойном уголке переполненного терминала. Вряд ли ей больше двадцати пяти. Плотно прижавшись спиной к стене, она свернулась в аккуратный клубочек.

Маленький мальчик, дрожа, спит, съежившись в сгибе ее грязного локтя. Он такой же худенький и чумазый, как и женщина. Я делаю вывод, что она его мать. От одного только взгляда на них у меня в горле встает ком. Сотни людей слишком заняты и проходят мимо по своим повседневным делам.

Это город, который никогда не спит, но люди, похоже, ходят с закрытыми глазами, решаю я. А как иначе игнорировать сердечную боль, прячущуюся на каждом углу каждого квартала?

Я копаюсь в своей сумочке и вынимаю десять долларов. Я понимаю, что это жалкие крохи, но надеюсь, что этого окажется достаточно, чтобы хоть что-то изменить в жизни этой молодой женщины. По крайней мере, этого хватит на чашку кофе и пару пакетов чипсов для ее малыша.

Я наклоняюсь поближе к ней и вкладываю деньги в ее трясущуюся руку.

– Спасибо… спасибо… спасибо, – повторяет она снова и снова.

Я не знаю, что сказать. Комок в горле стал таким огромным, что я вообще сомневаюсь, что способна проронить хоть слово. Так что я просто улыбаюсь и медленно ухожу.

– Ты оказываешь ей медвежью услугу, – говорит Эйва, как только мы отходим на достаточное расстояние, с которого нас нельзя услышать.

– Что, прости? – говорю я, пытаясь выкинуть из головы образ дрожащего малыша.

– Она просто потратит все на выпивку, сама знаешь.

– Нельзя знать наверняка, – настаиваю я, разочарованная цинизмом Эйвы.

– Можно. И я в этом уверена. Откуда я знаю? Оттуда, что они все так делают. Так они и оказались в подобной ситуации.

– Люди не выбирают, какой ужасный оборот может принять их жизнь. Некоторые просто становятся жертвами обстоятельств, знаешь ли, – резко произношу я.

Я понимаю, что говорю уже не о той бедной бездомной женщине. Я обращаюсь к своим собственным злоключениям, и Эйва решает больше не спорить по этому поводу.

– Что ж, будем надеяться, что я ошибаюсь, – говорит она. – Этот бедный кроха выглядит так, будто несколько недель нормально не кушал. Я скрещу пальцы, чтобы твои деньги пошли ему на еду, а не на пагубное пристрастие его матери.

Улицы центрального Манхэттена переполнены людьми, спешащими по своим делам. Мы растворяемся в толпе, блаженные в своей безликости. Я больше не та Лаура, не замученная мать, пытающаяся быть супермамой. Я больше не жена и не любовница, пытающаяся выглядеть привлекательной, борясь с постоянным изнеможением. Я больше не карьеристка, бросившая все, чтобы воспитывать детей. Я даже больше не та Лаура, чью жизнь украли у нее, а она и не заметила.

– Как я позволила этому случиться? – спрашиваю я ни с того ни с сего, когда мы выходим из метро на улицу.

– Позволила случиться чему?

– Моя жизнь, – поясняю я. – Как я позволила ей превратиться в такой запутанный комок?

– Ты просто переживаешь очень трудные времена. Все с этим сталкиваются. Ну ладно, в твоем случае все хуже, чем у большинства, но я считаю, ты отлично справляешься.

Эйва, похоже, никогда не устанет от того, что я вечно повторяю одну и ту же слезливую историю. Она всегда делает все от нее зависящее, чтобы меня подбодрить.

– Я разваливаюсь на части, – признаю я.

– Нет, это не так. В отличие от твоего гардероба. Боже, Лаура, какого черта ты на себя надела? Первым делом заглянем в Macy’s[22].

В обычной ситуации я запрыгала бы от радости после такого предложения, но сейчас я не в настроении.

– Я серьезно, Эйва. Мне кажется, я теряю разум.

Эйва берет меня за руку и ведет к маленькой лавочке в конце тротуара. Она слегка морщится, прикасаясь задней частью бедер к холодному металлическому сиденью. В другой ситуации я бы истерически рассмеялась.

– Ты готова все обсудить? – улыбается Эйва.

– Я уже даже не знаю, что мы обсуждаем, – объясняю я. – Я пребываю в постоянной растерянности. Каждый раз, когда я что-то вспоминаю и мне кажется, что я приближаюсь к пониманию того, почему все изменилось, я осознаю, что всего лишь скребу по поверхности.

– Ладно, позволь мне помочь тебе скрести. О чем ты сейчас думаешь?

В глазах Эйвы застыла глубокая печаль. Ей с трудом удается сдержать слезы. Надеюсь, она не расплачется. Если она расклеится, я тоже не выдержу.

– Моя жизнь разрушена, – всхлипываю я.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает Эйва. – Ты так сильно по нему скучаешь?

– По кому? По Марку?

Эйва больше не произносит ни слова. Она просто кивает и слушает.