Без приглашения

Действительно, что интересного в моей работе? Ничего нового в нее внести нельзя. Целыми днями вяжу носки… Так к этому привыкла, что и смотреть не надо. Закрыв глаза, могу делать, ослепнув, могу делать. Сами пальцы знают, сколько петель следует добавить, где и какой узор вывести. Неужели всю жизнь ничего не буду знать, кроме вязания носков? Почему я не могу увлечься чем-нибудь так же сильно, как Хартум? Он прав: у каждого человека должна быть цель, во имя которой ему не жалко ничего, цель всей его жизни.

Я часто досадую, когда вижу, что Хартум добивается славы. Но ведь слава — признак успеха, признак того, что люди считают тебя выдающимся мастером. Слава — это благодарность общества. Значит, это не так-то и плохо.

У каждого человека есть мечта. У меня тоже была. Маленькая. Хотела выйти замуж за любимого человека. Ну, что ж, я своего добилась. Возникла семья, будут, наверное, и дети… Однако теперь я поняла, что замужество не цель, а всего лишь естественное развитие, нормальное продолжение жизни. И любовь не может быть целью. Она есть, но ее надо сохранить. А для этого… для этого надо друг друга уважать. Собака сторожит дом — мы часто любим свою собаку, корова дает молоко — мы ценим свою корову, но ни собаку, ни корову хозяин не уважает. Вот еще!.. Ах, я удовлетворила свою вспыхнувшую любовь, а что мне дальше делать, как жить?

…Хартум в последнее время в прекрасном настроении. Свои успехи он не скрывает от меня. Иногда хвастается, чаще всего ласкается, целуется, и я должна понимать, что дела его хороши. Если б, хвастаясь, он хоть раз попробовал поделиться со мной не только настроением, но и самой сущностью радости, сущностью успеха! Нет, не дождусь, чтобы он говорил со мной как с равной, — рассказал о замысле, о том, что его привлекает в новых работах. У кого все благополучно. Он добивается своего. Даже из-за границы стал получать письма. Письмо с благодарностью итальянца он носит с собой и то и дело вынимает из кармана, как девушка зеркальце. Ему поручают серьезные заказы: недавно он гравировал большой призовой спортивный кубок. Он часто сидит и смотрит в потолок, или в окно, или в стену. Как-то недавно подошел, поцеловал и, глядя на меня горящими глазами, заговорил: «Как же мне хочется создать такую вещь… такую вещь, какую ни один кубачинец никогда не делал!» Я пожала плечами, а он обиделся, хотя его слова пока только слова. Что в них заключено?.. Но я верю, что он добьется… Хартум везучий и напористый. Он и путешествовать хочет, мечтает побывать в других странах. Возможно, и это удастся ему. Ему, но только не мне. Разве что возьмет с собой. Но не помню, чтобы кто-нибудь из кубачинцев, уезжая в большое путешествие, брал с собой жену. Да если и возьмет — это ж не меня, не меня, а его будут посылать. Я — всего лишь приложение. Почему? Да потому, что не умею делать то, что делает он. Потому, что с давних нор определилось — ювелирное искусство не дело женских рук. Потому, что у нас в ауле ни одного мастера-златокузнеца женщины…

А ведь я в детстве чуть было не научилась этому мастерству.

Я вспомнила, как Юсуф-Газетчик подсмеивался надо мной: «Может быть, это твой альбом, Мадина? Скажи, почему нет женщин-мастеров?» У меня сердце сжимается, злость берет. Неужели никто из нас, кубачинских женщин, не в силах сравняться с мужчинами!

Помню, мой старый отец звал меня в свою мастерскую, и я помогала ему вздувать мехи. В горне разгоралось яркое пламя, отец ставил тигель, плавил серебро, выливал в чугунную коробку — опоку, набитую литейной землей. Дав остыть металлу, отец разнимал половинки — и вот перед глазами являлось кольцо. Пока еще грубое, шероховатое. Отец надевал колечко на острый конец наковаленки, выравнивал напильником, шлифовал наждаком, полировал и, наконец, зачеканивал в него камешек. И получалось настоящее кольцо — тонкая, прелестная вещица. От любопытства у меня дух захватывало… Случалось, я приносила подобранный на улице кусочек меди, я отец, чтобы доставить мне удовольствие, делал из него для меня «золотое колечко».