Без приглашения

Это уже я пишу, Магомед-Расул, автор, сочинивший в свое время повесть «Жизнь не ждет», где героиней была Кавсарат. Я, автор, читаю перевод своей работы. Любители детективов и всяческих приключенческих историй, помогите разобраться. Тут все вроде бы просто: дневник молодой учительницы. Зовется она знакомым мне именем Кавсарат. Воюет с завучем Баширом Ахмедовичем. В моей повести тоже воевала. Но по-другому, в другое время. Сперва я читал с возмущением, кричал «караул». Чем возмущался? Мою повесть переиначили, исказили. Девчонка по имени Амина переписала книгу по-своему. Но случилось так, что читаю не беллетристическое произведение, а живой дневник. Горький и радостный. Грустный, нелепый, капризный, озорной.

Я на минуту оставил рукопись, подошел к окну, глянул на светлый шпиль Останкинской телевизионной башни, где на высоте 350 метров крутится ресторан; туда мне вряд ли удастся когда-нибудь попасть — неисчислимая очередь. Но зато, говорят, в том вращающемся ресторане принимают заказ на любое национальное блюдо. В самом деле, разве не чудо — заказать на высоте 350 метров наш дагестанский пирог чуду́, а самому, пока его пекут, поджариваться на вертеле в лучах московского закатного солнца?!

Все это так. Но что случилось со мной? Воспринимаю дневник Кавсарат с симпатией. Симпатизирую не завучу, а ей, хотя молодой учительницей я никогда не был, а завучем был.

За нее волнуюсь, беспокоюсь.

*

Савва появился так тихо, что я не услышал. Никогда за Саввой такого не водилось. Верно, очень уж я увлекся чтением, если эдакий медведище подобрался и прогремел над ухом:

— Работаешь?

Я закрыл рукой страницу. Получилось некрасиво. Будто прячу что-то запретное. Лицо мое залила краска стыда. Или досады. Савва не мог не уловить моего смущения. Но хватило ума — сделал вид, что не заметил. А может, ему было не до меня?

Он поставил на стул три бутылки пива… Часа два назад, когда я провожал его и Анастасию Ивановну, Савва острым глазом подметил, что я в смятении. И пообещал вернуться. Я его словам значения не придал, хотя и подтвердил, что на душе тревожно.

И вот… вернулся. Открыл бутылки, разлил пиво по стаканам; пена свесилась через край.

— Пивом не чокаются, — сказал Савва, когда я потянулся было к нему со стаканом. — Давай без церемоний. Жара. Добыл холодного. Взял бы больше, да денег нет. «Ахча джок!» Это я по-казахски сказал, что нет ни шиша. Понимаешь по-казахски?.. Ладно, Мусульман, хлебни, потом разберемся, кто и по-каковски понимает. — Он в два глотка опорожнил стакан, снова налил, снова выпил, плотно уселся против меня:

— Ну, выкладывай. Влюбился? По твоим магометанским глазам кондуктор и тот сообразит: переживаешь любовную драму.

— Почему кондуктор? Трамваи в Москве без кондуктора.

— Такие переживания доступны и автомату… А откуда у тебя, прости за откровенность, аромат в комнате? И что за портфелище на стуле? Н-ну, шикарная утроба. Чего в нее пихаешь?.. Как это — чужой портфель? Открыл в своей комнате камеру хранения забытых товаров? От портфеля более всего и несет. Ну-ка, ну-ка!

Я хорошо помню: вытащил из портфеля несвежую курицу, выбросил, вынул рукопись, высушил на солнце — вот она передо мной. А Савва неожиданно извлек пакет в пергаментной бумаге. Развернул. И сразу же комнату туго набил невероятно острый запах сыра.

— Глянь-ко, молчал! Ох, Магомед, Магомед! Что способнее к пиву, чем калининский сыр! Вытаскивай из ножен знаменитый свой кинжалище. Будем рррезать. Любишь рррезать? Дррамы любишь?

Мы мгновенно прикончили пиво, съели сыр, хотя, признаться, не питаю страсти к ароматичным сырам.

— Что ж, произноси, — сказал Савва. — Опять молчишь. Не подготовился к выступлению? Не мог предварительно сочинить бумажку с текстом?..

— Савва! — сказал я. — Мне действительно подошло время влюбиться.

— Ну, ну! Ты ведь женат, тебя дома ждут ребята…

— Савва, я попал в глупейшую историю…

— Мне ребята говорили: бредишь Аминой, которая и швец, и жнец, и на дуде игрец. Кажется, видел — промелькнула красной сумочкой.

— Савва, я начал влюбляться не в нее, а в то, что сделала со мной, с моей книгой… Еще не дочитал. Но это уже не мое, а нечто совсем другое. Теряюсь, Саввушка…

— Я давно потерялся, Магомед.

— Такие, как ты, не теряются.

— Давным-давно потерялся, Магомед… Вот проводил свою Анастаську и вернулся выслушать тебя и утешить. Но и во мне такое кипит: смотреть в мою душу, равно как на вольтову дугу или через глазок конвертора, где варится сталь. Необходимы, брат ты мой, темные очки… Не торопись, а старательно рассуди, и совместно решим… Вот о чем нам с тобой необходимо думать: есть у нас, у писателей, нормальная человеческая душа? Собственная? Обществу не принадлежащая? Не вообще, так сказать, обществу, на повестке дня, а будущему и задачам нового поколения, его воспитания?..

— Прости, Савва. Я увлекся чтением. Спасибо за пиво, за намерение утешить. Пока что тебя не понимаю.