Без приглашения

— Что?! — он с возмущением на меня глянул, а пожалуй, что и с презрением. — Я о жене своей говорю, что умная и прелестная она баба. И что помощница мне, а я, дурак, не видел до сих пор, какая в ней сила воображения и материального зрения. Ведь она вся набухла от слез ревности: мои записки, дневники, переписку, которую завел с выдуманною мною девчонкой; и как эта Наташка едет, и с кем встречается, и с чего начинает жизнь в далекой глуши, и как вспоминает меня, ждет, что приеду. Но только не я, не Савва, там другой должен был «я» приехать к Наталье. И вот что из этого вышло… Нет, ты только подумай, Магомед. Мои бумажки всякие и заготовки собрала до кучи и такую из них девку сотворила, что господь бог перед моей женой обыкновенный кустарь-одиночка… Дальше, дальше слушай. Мы-то с моей Анастасией живем вместе, день ото дня рядом. Но с той поры, как заглянула в мои записки, потеряла покой… Упрекает, что будто об одной Наташке думаю. И начинаются ссоры, слезы, табак и вино. До полного скандала доигрываемся, но оба не видим, что из брани, из горькой ревности способен отлиться живой образ. И я-то мимо ушей, все мимо ушей. Потому как мне смешно. Я-то ведь знаю, что Наташка — моя выдумка. Анастасия же убедила себя до самого, можно сказать, костного мозга, что муж ее влюбился. Тогда она мокрой глиной шлеп, шлеп: растит и растит Наталью… Краски берет, и наряды ей шьет, душу ей вдувает молодую, веселую. Кончает же тем, что беременит от меня, хотя я и в Тюмень-то еще и не летал и не ездил… Ах ты, Магомед, ах ты, молодец: мне разве в Тюмень, мне гнаться надо за своей Анастасией в Иркутск… Бросаю, бросаю тебя к шуту. Надо тюменский билет загонять, а иркутский брать. А потом я тебе напишу, как встречал свою Анастасию — героинеродицу. Сам провожал и сам встречу. Она мне помогла — теперь я ей помогу дородить необходимую мне Наталью. Сотворим ее, как боги-соавторы…

*

Савва забрал все мои наличные деньги и укатил на аэродром, чтобы вернуть в кассу билет, купленный до Тюмени, доплатить какую-то сумму и отправиться в Иркутск. Перед тем как сесть в такси, он меня спросил:

— Отдал мне последние? — Я кивнул. — Тебе куда выслать — в Москву или в Махачкалу? Давай-ка запишу адрес.

Пока он записывал адрес, я соображал, где теперь добуду денег на дорогу домой и на подарки своим ребятам. Надо бы и жене что-то купить. Вспомнил, что Талалай получил какую-то премию, он со мной поделится. На нашем седьмом этаже не принято отказывать друг другу. Берем, отдаем, снова берем. В последнюю минуту меня ошеломила мысль. Почему раньше не приходила в голову?

— Савва, — спросил я, — а как же последний экзамен? Улетаешь не сдавая?

— Ходил к профессору домой. Еще вчера. Старик бурчал минут двадцать, но все-таки впустил. Оказывается, там у него ждали очереди Аскер Цагатов, и Колдыбаев, и Шараев — человек пять…

— Значит, сдал и освободился. Называешься кунак. Почему мне не сказал?

— Если б пошли вдвоем — старик наверняка бы не впустил. Он и так был в ярости. Я пошел, думая, что один такой хитрый. Ну ладно, бывай! — Савва меня расцеловал. — Когда помру и попаду в рай, уговорю своего православного бога, чтобы тот похлопотал за тебя перед аллахом насчет прощения грехов.

— Какие грехи, Савва?

— Ладно прикидываться. Сам же рассказал: завел себе сразу трех: Кавсарат, Амину, Айгиму…

— Я выбираю, еще не выбрал.

— При живой-то жене? Знаешь, Магомед, бросай-ка ты их всех и муки свои мученические, садись на самолет и айда к ребятишкам и к Фатиме. А там вместе, вместо разберетесь…

Мы еще раз обнялись, он уехал, а я тихонько побрел по нашей пыльной, тоскливой улице. Шел и думал: «Как же сильна правда вымысла, если даже близкие люди, наблюдающие с самого начала зарождение в голове художника типа, характера, обстоятельств жизни героя, способны уверовать в его подлинность». Но тут же я взял на подозрение вспышку Саввы и его рассказ о том, что положительная и спокойная Анастасия Ивановна могла приревновать его к сочиненной Наталье.

«Да нет же, нет, именно такая непосредственная и цельная натура, как Анастасия Ивановна, могла и должна была материализовать в своем воображении ту, которую Савва хотел создать, а для того, чтобы создать, стремился ее полюбить — и набрасывал, и рисовал, и о ней бесконечно рассказывал…»

В поисках такси мы с Саввой довольно далеко забрели от нашего общежития. С того момента, как я ушел, протекло немало времени. Глянул на часы — уже без двадцати девять. Вечер. Скоро ночь. «В десять часов, — сказал Башир Ахмедович моей Кавсарат, — в ауле Лайла уже ночь». И тут я вспомнил, что хоть и называю Кавсарат своей, она в этом дневнике уже не моя…

Однако надо спешить. Прочитать перевод, пусть хоть и совершенно измененный, я должен. Обещал редактору не только прочитать до понедельника, но и найти Амину и вместе с ней приехать. В издательстве все закручено, там начался производственный процесс.