Без приглашения

— Наверно, думаешь — выпил Савва? Кроме пива, в рот ничего не брал. Точно тебе говорю. И еще раз подтверждаю: не приехал бы, когда б не постная твоя рожа, когда б не почувствовал: плохо нашему Магомеду… Так ведь и мне плохо…

Он швырнул на кровать пиджак, стянул через голову рубашку, остался в белоснежной майке.

— Обрати внимание: сверкающая забота! Анастаська держит меня в должности кумира — несет жертву за жертвой. Перед самым отъездом все запасы сорочек и маек постирала и выгладила, а мою писательскую персону причесала и полила одеколоном, а сверх того собственными перстами сняла с меня все пылинки, устами же произнесла: «К молодой летишь, так будь же и сам молодым!» Догадываешься, чего добивалась? Материализации образа!.. Ну что вылупился, равно как цыпленок из яйца? Анастаська моя желает, чтобы предстал перед юной своей героиней недоступным и возвышенным. Чтобы ни перед кем не являлся без галстука. И особенно перед Натальей… Опять ее понял? Слушай и впитывай: супруга моя Анастасия свет Ивановна сильно заинтересована выставить меня дураком, надутым индюком писательского звания. Тогда опасности не будет: все надо мной, бывшим строителем, примутся потешаться: явился, дескать, в тюменские болота шикарный корреспондент…

— Продолжай, Савва, что замолчал? Говоришь — нет у писателей человеческой жизни, души нет, начал о материализации образа…

Савва досадливо отмахнулся:

— Не обращай внимания. Ты, ты рассказывай! О своих трудностях. Я к тебе приехал. А у меня и билет выправлен на самолет в Тюмень, через три часа вылетаю. Обещал тебе — вот и приехал.

— У меня, — сказал я неуверенно, — если начать распутывать…

Мелькнула надежда — Савва поможет разобраться. Начал ему рассказывать: некая Кавсарат, обыкновенная девчонка, окончив пединститут, поссорившись с женихом, отправилась учительствовать к глубинный высокогорный аул. Сочинил. Написал. Напечатал. А потом… потом забраковал. И вдруг является Амина. Тоже учительница и переводит. Так, что ничего от прежнего не остается. Моя Кавсарат, которую вообразил, жила в годы, когда я и сам был молод. А Кавсарат, которую пересочинила Амина, влезла в повесть из нынешнего времени. Переводчица, может, и права, верю, что ее правда ближе к современности. Амина повторяет найденный мною характер, но обновляет его, подобно тому, как некий французский кинорежиссер выпустил на экран фильм «Нана» по роману Золя, но действие перенес из девятнадцатого в середину двадцатого века…

Я настроился говорить долго. Заметив, с каким глубоким вниманием мой друг слушает, собрался высказать ему все мои сомнения. Савва меня прервал:

— Это что, сюжет твоего романа? — он просиял, хлопнул своей тяжелейшей дланью по плечу: — Поздравляю, дружище!

— С чем поздравляешь?

— Как же так с чем? Француз переносит из девятнадцатого века, а ты уже через два года все меняешь. Жизнь наша меняется так стремительно, что переводчица уже с тобой не может согласиться и все ломает. Сюжетище великолепный! Амина, переводчица и одновременно учительница, — она твоя главная героиня? То-то ребята говорят, что бредишь какой-то молоденькой землячкой…

— Погоди, Савва…

— Некогда мне годить. Тебя понял. Благословляю, одобряю! А лучше послушай-ка ты мои бредни. Увидишь — не хуже твоих. Насчет материализации образа не понял? И то, что у писателя, у советского, нет обыкновенной души и человеческих переживаний тоже нет, а есть одна лишь общественная обязанность на пользу будущему, — это до тебя дошло?

Голос Саввы окреп, взвился до потолка. Разгорелись глаза. Он поднялся во весь свой могучий рост, отбросил ногой стул:

— Ах, кунак ты мой разлюбезный, да как же ты мне к делу. Вот тебе и живое доказательство того, что случайность и необходимость — диалектические противоположности, взаимосвязанные, взаимопроникающие и не существующие друг без друга! Теперь ясно? У тебя случайность явилась в виде Амины, которая все в тебе перевернула, возродила тебя, воскресила…

— Савва, Савва, куда несешься? Ты ж меня не дослушал…

— Как же я тебя не дослушал, если даже переслушал и ушел дальше тебя? Как не дослушал, когда из твоей идеи перескочила искра и в мою? Ведь куда лечу? Я в Тюмень должен был лететь, там искал материализации своего замысла. Там хотел увидеть потерянную свою Наталью. Я от каникул отказался, детей обманул, которые год ждут папку… Ты б видел, ты б слышал, что сейчас на вокзале произошло. А я ведь не понял — ни черта сообразить не мог… Ах ты черт! — он восторженно хлопнул себя по ляжкам. — Ну и баба!

Мне смешно и радостно было на него смотреть, хотя пока что из горячей его речи можно было одно только понять: понравилась ему какая-то женщина.

— На вокзале увидел красивую, да? Увлекся? Философию подводишь?