Без приглашения

— Нет, нет, нет, нет! Запрети! Возмутись. Пригрози скандалом… Она изревелась на груди моей Вальки. Призналась ей, а потом и мне, что созорничала. Никакой сделала не перевод и не подстрочник. Еще там, в горах, взялась твою книгу переделывать на свой лад. Может, и полезно — все равно школярство и чушь. И мы ей так и сказали. Теперь боится с тобой встретиться. И страшно, что узнает Яков, который в это дело влез с головой. У него сценарий лопнул, просвистели мимо носа денежки… Тогда бел ведома Амины перепечатал и понес в издательство. Там ее расхвалили. Вот взлетела: «Я писательница, меня признают!» Соображаешь, какая еще дура! А сегодня пошла к министру. Вчера согласилась замуж за Якова, а наутро пожелала к министру… Мы говорим: «Если коллектив против, тебя сам бог не восстановит». А она: «Все равно вернусь в аул. Библиотекаршей, простой колхозницей. Не могу обмануть ребят. Обещала и обязана рассказать им о Москве и расскажу обо всем, что увидела, и о Третьяковке, и о метро, и о вас. Я для них училась, для них ездила…» — «А Яков?» Слушай, слушай, что ответила: «Если правда любит — поедет со мной. Он же писатель? Пусть изучает жизнь…» Так вот, Магомед, ты должен сказать: «Вы, Булатова, талантливы. С талантом не шутят. Так работать нельзя!..» Не учу, сам знаешь. Литературу штучками не делают. Мало ли что у нее стиль, вдохновение и так далее. Надо…

Кто-то сильным рывком отворил дверь. Я услышал голос Винского:

— Заходите, заходите, ребята!

Первым вошел Аскер Цагатов. Мы с ним уже виделись, он слегка поклонился. Пожал плечами.

Винский зазывал у дверей:

— Все заходите. Увидите экземпляр!..

Виновато улыбаясь и поеживаясь, вошли подгоняемые Винским Талалай, Шара Шараев.

— В чем тут у вас дело? — не садясь, спросил Аскер. — Магомед, если верить нашему коллеге Якову Александровичу Винскому, ты что-то такое…

— Не что-то такое! — воскликнул Винский. — А определенно такое. Самодур! Дикарь! Воображала! Классик! Три человека — Амина, которую вы все знаете, — Амина Булатова — готовый член групкома писателей, поэтесса, переводчица. И… без пяти минут моя жена. Я сам как редактор и ее соавтор по сценарию…

Шара Шараев сказал:

— Мы, извините, слышали: дагестанская девушка от сценария при всех отказалась. Мы, извините… как это перевод? Как вы будете муж? За ней Мукаш ухаживал, пиджак надевал. Как это выходит замуж за вас? У верблюдов говорят: разную масть скрещивать — порода портится…

— А де нареченна? Не бачу, — улыбнулся Талалай. — Ой, не добре дило…

Тогда Винский отвернулся от вошедших и напустился на меня:

— Честные люди не нарушают слова, договор дороже денег. Обнадежил и обманул молодую писательницу…

Его слушали хмуро. Не знаю, чем бы кончилось. На пороге возник Костя Богатеев. Сияющий, чистенький:

— Минуту внимания! — голос его срывался от восторга, — Чрезвычайные новости: я только что с аэродрома. Провожал Амину и… Мукаша. Тра-та-та-та-там… — Он проиграл на губах туш. — Есть пьеса, есть!

— Улетела? Вы лжете! — взвился Винский.

— Махал ей рукой. Самолет выруливал на летную дорожку.

— А я говорю — врете! — в неистовстве орал Винский. — Махачкалинский вылетает в десять утра.

— Прошу не грубить, — сказал Костя. — Она полетела бакинским. Вам лично просила передать: «Не надейся и не жди!» Есть пьеса, есть!

— А Мукаш? — спросил я. — Тоже, тоже с ней?

— К дьяволу! К черту! — орал Винский-старший.

— Ура! — кричал младший.

— А все-таки, Костя, — повторил я, — Мукаш?..

— Второго билета не было. Мукаш полетит утром — махачкалинским. Оттуда вертолетом, следом за Аминой — в аул Лайла.

Оба Винских, как по команде, вскочили со своих мест и, один с папкой, другой с огромным портфелем, выбежали из комнаты. Я — за ними. Лифт братья ждать не стали, помчались вниз по лестнице. А мы все сгрудились на площадке.

— Стойте! Стойте, Винские! — кричал я им вслед. — Нет такого аула в Дагестане, нет. Лайлу выдумал я. Только в моей книге — больше нигде!

Они не захотели слушать, не остановились. Я человек близорукий. Мне, наверное, показалось… Но мог бы поручиться — оба Винские слились. Мгновенно и совершенно слились. Остался один огромный рыжий Винский.

Что бы это значило?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Опять и опять напоминаю: пишу через два месяца после начала событий. Пишу в своей махачкалинской квартире. Полностью истратил каникулы. Домашние упрекают — и жена, и десятилетний Курбан, и пятилетняя Мадинка.

Слышу в соседней комнате говорят.

Мадинка: Папа приехал отдыхать, приехал к нам, почему запирается? Больше нас не любит?

Моя жена Фатима: Папа… влюбился в чужую тетю. Его бумажные тети важнее всех.

Мадинка: А можно с ними играть? Если Новый год — я бы выпросила у паны и повесила на елку.

Курбан (очень серьезно): Елка не наш праздник.

Мадинка: Наш, наш, наш!.. Папа говорит: теперь все наше!

Фатима: Не шуми, папа работает.

Мадинка: Буду мешать, буду шуметь. Папа, отдай тетю!

Что делать? Не откликаться? Не отвечать? Вообще — за что я отвечаю, какую ответственность несу? Какое отношение имеет ко мне вся эта московская кутерьма?