Без приглашения

Я старался вникнуть. Мешали рваность и торопливость речи, жаргонные слова. Он стал рассказывать, как состоялось знакомство. Приехав в Москву хлопотать о восстановлении на работе, Амина на третий день встретилась в редакции со старшим Винским. Он ошарашил ее, покорил хваткой, броским остроумием, пробивной силой, широким кругом знакомств.

— Влюбилась, как кошка. Да и он вроде того. Читали сценарий?.. А мы с женой с самого начала… Видели, слышали, переживали. Хасбулат, правда, на брата кое-чем смахивает? Брат не сознает, что лепил автопортрет… — Пантелей яростно махнул рукой: — Черт с ними! Мы с женой хотели помешать, расстроить. Сейчас приехала мысль — к чертовой бабушке! Неужели не мысль? Пусть женятся. Пусть. Оседлает, превратит вашу даргинскую гордячку в хваткую бабенку… В чем проблема? В чем идея Амининого дневника? Или, как его там, дневника этой самой учительки по имени Кавсарат? А в том проблема, что никакой проблемы нет. Правильно? Навряд сама все спетрила. Развила вашу задумку? Так или не так?

— Не так, — сказал я.

— Тогда можете записать — ровесник вашей Аминки, некто П. Винский, начинающий рисовальщик и мыслитель, делает вывод: молодая жизнь, и она… требует, диктует. Подумаешь, учительница. А пусть бы и завмаг, агроном, директор клуба. Я их в Кабардино-Балкарии, и в Северной Осетии, и в Азербайджане, и в вашем остроликом Дагестане — всюду в дальних аулах наблюдал. Как попадут по распределению молоденькие — прижиться не умеют, не хотят. Ветхозаветные обычаи им в тягость. Плачут, скачут, дают деру — в город под крылышко мамы или мужа. А чего их держать? Но… попадаются упрямые. Желают на свой манер переделать аул. Этим трудно. А может быть, легко, если веселые. Например, Амина. Знаете, чего добивается — обхохочешься… Своевольничала, дерзила. Сама признает, что старших не уважала и чересчур, того, прививала ребятам модерные вкусы. Аульское старичье приезжую возненавидело. За короткие платья, за походку, за острый, слишком чувствительный нос: всюду его совала. Молодых учила танцам, читать учила толстые романы… перед сном, в постели. Нет у аульской молодежи привычки брать в постель книгу. Она посоветовала. А иначе как? Иначе руки не доходят, и голова тоже. Это оказалось чуть не главным обвинением: «Прививает вредные для здоровья и для семейного уклада привычки…» Коллектив школы, Башир, но всего хуже — пожилые учительницы… Когда женщины в ауле за кого возьмутся, чтобы изгнать… Да вы знаете сами… Амине предложили работу в другом ауле. Республиканское министерство согласилось как горожанку перевести в Дербент. А она поехала жаловаться в Москву. Добивается, чтобы восстановили в том же ауле. Полюбились ей, видите, мальчики и девочки. Одни только эти, других не желаем. Каприз, что ли?

Он закрыл папку, завязал тесемки. И я верил — может серьезно думать и сочувствовать. Верил я и в то, что десять лет назад Яшка тоже мог.

— Нет, — продолжал Пантелей. — Она горожанка и пусть живет в городе. Не Дербент — Москва! Тогда зачем к министру? Пусть выходит за Яшку и… все дела…

— Дорогой! — Для себя самого неожиданно я стал говорить Пантелею «ты». — Дорогой волшебник! Так много можешь. Так много для Амины сделал. Ее лицо сделал — на твоих рисунках она другая: увидел ее другую. Первый раз увидел жизнерадостной, веселой…

Я не успел договорить. Он схватил запястье моей руки, сильно сжал, в упор посмотрел:

— Черт с ней, с этой дурацкой женитьбой. Я и сам не верю. Зачем бы тогда брал с Амины эту подпись?.. Вот хват, да? Но я о другом. Дай обещание! Дай мне и жене моей Валентине, которую не знаешь, и себе самому… Дай обещание, Магомед. Дашь? Поклянись дочкой, сыном…

— Какое обещание?.. Ничего не понимаю.

— Дай обещание… Первый шаг ты сделал — признал, что дневник Кавсарат не то, что писал ты сам. Сделай второй шаг. Я пришел тебя… вас уговаривать: помогите, чтобы все было по-честному и не пропала молодая душа…

— Хлопочешь, чтобы дал согласие? Чтобы позволил Амине заменить имена действующих лиц и выпустить под своим именем книгу?.. Это правильно. Талантливый человек — пусть печатается…

Я думал, радость доставлю, проявлю великодушие. Как вдруг он вскочил, затряс кулаками. Откуда такая ярость?