Без приглашения

Как бы объяснить?.. Все, что касается московских злоключений моей землячки Амины, — они стали частью ее жизни. Два месяца в столице. Два месяца хлопот, и переживаний, и великолепных впечатлений, и тяжелых провалов. А потом снова радость, а потом…

Я не следил за каждым ее шагом. Сочувствовал ей, возмущался ею. Но ничем не поддерживал. И как следует не узнал. Помню — сказала, что жизнь готова положить на борьбу с шариатом. Услышав ее слова, я не придал им ни малейшего значения. Но ведь шариат — неписаное право, свод законов о поведении мусульманина и мусульманки. Свод устойчивых привычек и условностей. Горцы и горянки за соблюдением этих условностей все еще следят, полагая, что в этом — достоинство человека.

Где последовательность? Рукоплещу литературным запискам Амины. Сержусь за то, как вела себя в разношерстной компании писателей. Но не хочу признать, что и это часть права: утвердить свою правоту, добиться правды — вот чего она хочет, вот в чем ее гордость. Так, что ли, надо понимать? Рассуждения мешают, задерживают. Ну их! Запутался в Амининых делах — бог с ней. Чего проще бросить.

Кто мне она? Что мне она?

Пантелей прячет рукопись даргинской учительницы, чтобы уличить родного брата и доказать: она самостоятельна как писатель.

Кто он — этот защитник Амины, непрошеный адвокат?

Осточертело шептаться, растрачивать время на путаников…

…Он включил настольную лампу. Передо мной лежала стопа белых картонов с его рисунками, каждый из которых бережно закрыт листком папиросной бумаги. Если не иллюстрации — смотреть, пожалуй, не стоит. Тем более — опять собирается говорить об Амине. Шепотом, то есть доверительно. А какой смысл? Мне-то на что? Попрошу-ка его выйти вон. Незамедлительно… Да, да, пусть уходит. Ни рассуждения его, ни рисунки больше меня не интересуют. Пора собираться, укладывать чемодан. Остался единственный экзамен по теории литературы и… начнутся летние каникулы. В редакцию не зайду. Позвоню Вадиму Сергеевичу! Все! Пора. Пора вырваться из-под сети случайностей и чужих переживаний, заняться собой…

— Знаете что!.. — сказал я жестким тоном.

Пантелей сразу же понял. Лицо стало беспомощным и растерянным. Я невольно рассмеялся — таким смешным и трогательным стало его лицо.

Тут в окно ворвался ветер. Сухой, горячий. Принес неисчислимое множество белых тополевых пушинок. Они завихрились, заплясали, залепили глаза; листок папиросной бумаги оторвался от картона и тоже заплясал по комнате. Открылся рисунок…

…И все переменилось!

— Закройте, закройте! — заорал я.

Пантелей послушно затворил окно. Щелкнули шпингалеты, пушинки стали опускаться. На пол, на стол, на кровать, на стулья. Мы были как в снегу.

Легли пушинки и на первый лист — спрятали рисунок. Я их хотел сдуть, но они разместились по краям, образовали белую прозрачную рамку. Передо мной возникло полузамерзшее окошко. Вроде того, что в нашей кубачинской сакле. За ним я увидел горы — неповторимый профиль моего Дагестана, любимые резкие черты. Нагромождение скал. Чистых, голых, острых. Я точно знал, где нахожусь. Помните место, где Сулевкентское ущелье делает крутой поворот, где встречаются ветры и даже у пролетающего орла перышки на крыльях подымаются дыбом. Я глубоко вздохнул разреженный, пахнущий сырым снегом воздух.

— Вы волшебник? — спросил я рыжего парня.

Он не ответил. Скорей всего не понял. Я заранее знал, понять не сможет. Всамделишные волшебники аплодисментов не ждут, этим отличаются от фокусников.

К сожалению, и я не тотчас сообразил, с кем меня свела судьба. Этот рыжий парень вблизи казался еще более простым и неказистым. Лицо, с напечатанными петитом веснушками, беспокойное ожидание в глазах: ведь я не закончил предыдущей фразы — он боялся, что прогоню не дослушав.

Но вот я перевернул первый лист и отогнул легкую бумажку, открыв второй рисунок. Пантелей облегченно вздохнул — понял: пойду дальше, буду смотреть. И улыбнулся… Тут важно понять — улыбнулся он не потому, что меня заинтересовали его рисунки. Нет. Он получил разрешение говорить. Ему надо было многое объяснить, коротко, да так, чтобы дошел смысл.

Знал ли Пантелей силу своего волшебства? Вряд ли. Возможно, Амина ему об этой его силе кое-что сказала. Надо быть дагестанцем, чтобы ощутить… не рисунки — возвращение в родные горы.